Сергей Иванов - Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина?

Что касается Центрального Кавказа, то здесь никакого византийского влияния уже точно не ощущается. Утверждения типа: «Византию считаем центром, откуда в средневековье (предположительно до 9—10 вв.) проникало христианство к горцам… Центрального Кавказа»[862] основаны на чистой спекуляции[863].

Таким образом, на основании имеющихся скудных данных трудно судить о том, насколько активно в XI‑XII вв. византийцы участвовали в христианизации широких масс аланского населения. О том, к каким результатам привела их политика, мы поговорим ниже.

III. Византийская миссия 1204—1261 гг.

В XII в. Константинопольский патриархат охватывал обширную территорию, в том числе и варварские страны. В 40–х гг. византийский канонист Нил Доксопатор, подвизавшийся монахом на Сицилии, составил по заказу норманского короля трактат, в котором с гордостью заявлял, что патриарх распростирает свою юрисдикцию «до Херсона, и Хазарии, и Готии, и Халдии, и Авасгии, и Ивирии, и Алании… и от патриарха Константинопольского поставляется митрополит в Великую Росию»[864]. Даже если под Хазарией подразумевалась область Крыма (см. с. 183), то все равно картина была впечатляющая. Расчленение Империи крестоносцами[865] подорвало и роль патриарха в глазах варваров.

Однако катастрофа 1204 г. не означала прекращения византийского миссионерства — просто теперь греческим про. поведникам приходилось считаться как с отсутствием поди» тической поддержки со стороны имперской власти, так и с утратой религиозной монополии. Из недовольного письма папы Григория IX венгерскому королю от ноября 1234 г. мы узнаём следующее: «В Куманском епископстве живут некоторые племена, зовущиеся валахами, которые, хотя и именуются христианами, под [покровом] единой веры практикуют разнообразные ритуалы и обычаи… Они принимают всеобщие церковные таинства не от нашего достопочтенного брата епископа Куманского, а от каких‑то лже–епископов, держащихся греческого обряда (a quibusdam pseudoepiscopis Graecorum ritum habentibus)»[866]. Впрочем, были ли эти «лже–епископы» собственно греками, мы не знаем.

Из ромейских государств, образовавшихся на византийских землях после 1204 г., свою миссионерскую работу вел, вопервых, Эпирский деспотат. Митрополит Навпактский Иоанн Апокавк в похвале эпирскому деспоту Феодору ок. 1215 г. пишет: «Завоевав западные области… ты вернул их к прежнему христианскому образу жизни и состоянию, очистил бесчисленные множества латинян и скифов, многие епископии и святые обители освободив от латинской и скифской нечести»[867]. В энкомии эпирскому правителю Иоанну Дуке, составленном в 1250—1254 гг., Феодор Дука заявляет: «Ты даешь одним [варварам] божественную купель, словно второй, новый и носящий другое имя вестник благодати, новый Павел, уста Христовы, а других отрываешь от персидского поклонения огню и очищаешь от мерзкой грязи божественным духовным огнем»[868]. Речь идет об обращении каких‑то куманов. О том же эпизоде вспоминает, уже в эпитафии тому же Иоанну Дуке, Георгий дкрополит: «В чем великое чудо, сотворенное Ноем? Не в спасении ли ковчега от всемирного потопа? А разве его [Иоаннов] ковчег — вся ромейская земля — не больше и не славнее? Она спасена от вселенского, все увлекающего за собой прилива, она во множестве вызволила из бед чистых животных и благородных своих детей. Но мало этого — она присоединила к чистым еще и толпы нечистых, вытащив их из плотского потопления, а важнее того — спасши от [потопления] духовного. Разве не видите вы неисчислимое множество скифов? Иоанн освободил их от неотвратимой угрозы со стороны врагов и очистил в купели крещения от душевной скверны. И теперь они, являвшиеся раньше волками, суть овцы Христовы, предводимые первым пастухом и архипастырем Христом на место, полное травы и спасения. [Стали они] псами, которые во время передвижений лают, защищая господское наследие и даже малую его часть. Разве это не достойно [называться] чудом? Разве не похоже на те Моисеевы знамения и дивеса, коими прославляется Бог?»[869].

Какая‑то миссионерская деятельность шла и в другом греческом государстве, образовавшемся на развалинах Византии— Никейской империи. В 1222 г. никейский патриарх Мануил I писал: «Отовсюду [в Никею приходят] посланцы как северные (προσάρκτιοι), так и гиперборейские (υπερβόρεοι) и даже те, кто живут на востоке (άνίσχοντα ήλιον), прося и получая благородных и законных архиереев»[870]. Представитель эпирской церкви Георгий Вардан обращался к никейскому патриарху Герману II в 1228 г.: «Сеятель, ты вышел сеять семя истины. Ты разбрасываешь доброе семя: одно [упало] на изобилующий чудищами Понт, который сжимает в своих влажных объятиях многосемянность (πανσπερμίαν) тавроскифов, другое На крутые скалы, которые составляют высокие Араратские горы; дополнительный сев (έπισπορίαν) ты устраиваешь среди Мрачных гипербореев, населяющих ранее недоступные и невозделанные [земли] (τοίς ζοφεροίς Ύπερβορέοις αβατα καί ανήροτα τό πρό του έπινεμομένοις) и испытывающих сильный голод по тому чтобы послушать слово Господне»[871]. Но видимо, в обоих цитированных документах речь шла об окормлении уже существующих церквей, а не создании новых (ср. с. 252). В панегирике никейскому императору Феодору II Никифор Влеммид хвалит его за постройку монастыря Сосандр, в котором, по–видимому, велась какая‑то работа по обращению мусульман[872]. Впрочем, текст слишком темен, чтобы делать скольконибудь конкретные выводы: «О василевс, Авраам, отец народов, в слово [Божье] веруют бессчетные множества верных скифов (οί πιστοί Σκύθαι), которых твое отеческое [попечение] вывело с востока на свет солнца. Об этом свидетельствуют вместе с [детьми] Агари те, кто вновь родился у Сарры при твоем отцовстве (συμμαρτυρουσι τοις νΑγαρ δσοι πάλιν Σάρρας φανέντες υπό σοί πατρί τόκοι)»[873]. Православие было хорошо известно малоазийским правителям. При этом неудивительно, что варвары воспринимали «имперскую», триумфальную сторону византийской идеологии. Вот как Пахимер объясняет причины обращения Хан Газана Тохарского: «Он все более обращал свои помыслы на Александра, победителя Дария, и полюбил его деяния превыше всего остального. Через них он и сам стремился достичь того же и восхотел сподобиться славы за какиенибудь военные подвиги. Поэтому он в войнах использовал… ивиров, которые обладали огромным мужеством и от природы, и еще более из‑за чистой и безупречной христианской веры. По этой причине он, познав крест, являющийся победным христианским трофеем (σταυρόν μαθών τό των Χριστιανών τρόπαιον δν), использовал этих бойцов в войнах в качестве арьергарда»[874].

Важнейшим документом никейского миссионерства и уникальным памятником византийской миссии вообще является отчет епископа Феодора Аланского. В 1225 г.[875] Феодор прислал этот отчет никейскому патриарху Герману II. Данное послание написано невероятно запутанным языком, изобилует пустой риторикой, а реальные обстоятельства излагает весьма нечетко[876], но ничего лучшего у нас все равно нет, поэтому нам придется, набравшись терпения, распутать тугой клубок из намеков и аллюзий, составляющий большую часть этого документа.

Текст послания был составлен пастырем уже по возвращении в Никею — он сам пишет, что не решился бы сообщать обо всех обстоятельствах дела в письме (Alanicos, col. 404 D). В конце отчета составитель обращается к «братьям» с просьбой молиться за него — речь, видимо, идет о синоде никейских епископов. При этом сам Феодор жалуется на свое «светское» прошлое (Alanicos, col. 405 В) и признается, что пастырской деятельностью он раньше не занимался (Alanicos, col. 405 А). Причиной его путешествия в Аланию стало отсутствие там правильно поставленного епископа. Катастрофа 1204 г. вызвала сумятицу в окраинных диоцезах, так что, например, «в областях Боспора, Херсона и Сугдофулл тамошние правители не принимали епископов, рукоположенных и посланнных туда»[877]. Поначалу Феодор был преисполнен радужных иллюзий и считал свое призвание высоким — позднее вера в себя улетучилась под воздействием жизненной прозы. О том, что делалось в Алании, будущему епископу сообщил какой‑то человек, видимо, знакомый ему, но Феодор не поверил рассказу и даже «высокомерно обвинил рассказчика» (Alanicos, col. 404 С). Отсюда можно сделать осторожное предположение, что сам новоназначенный епископ был по происхождению алан; эта гипотеза подкрепляется тем фактом, что и он, и его отец постоянно обращают свою проповедь именно к аланам — не потому ли, что могли общаться с ними на их языке? Не это ли, кстати, имеет в виду Феодор, когда жалуется: «мой ум спутался, поскольку я должен был заново учиться по–варварски (μεταμανθάνειν τα βαρβαρικά)» (Alanicos, col. 389 В). Наконец, очень косвенным намеком на собственное варварское происхождение могут быть его слова: «Если я сделал недостойное, про. стите и наставьте: ведь я признаюсь в том, что и сам из числа обучаемых (τών μαθητευομένων είναι καθωμολόγησα)» (Alanicos, col. 408 С) — не исключено, что это аллюзия на знаменитый евангельский призыв «учите все народы». Но все это, конечно, очень шаткие аргументы, да и в любом случае Феодор чувствовал куда большую лояльность к греческой культуре, чем к своей «аланской крови».