Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

За два года работы в госпитале Петр ни разу не просился на отдых. Его отпустили на три недели, и, не раздумывая ни минуты, он отправился в Вологодскую губернию.

– Батюшки-святы! Петр Николаевич!.. – От изумления отец Валериан всплеснул руками, откинулся назад и ослабевшими коленками аж чуточку присел. – Неужто к нам снова на поселение?!

– Здравствуйте, дорогой батюшка! – радостно заулыбался Петр. – Благословите.

Они обнялись. Старик перекрестил Петра и возложил ему дрожащие руки на голову.

– Какими судьбами, Петр Николаевич? Вот уж не чаял, голубчик, вас здесь увидеть…

– Как я рад, батюшка!.. Вы в добром здравии… Надеюсь, и матушка Мария здорова.

– Здорова, здорова, слава Богу… Как же вы у нас оказались, родной вы наш? Вот чудо Господне…

– По делам я… в Вологде…

– Какие ж такие у вас дела?.. Впрочем, любопытство – порок, молчу! Ну-с, проходите в дом, милости прошу. Марьюшка! – закричал отец Валериан. – Принимай дорогого гостя!

Матушка выбежала на крыльцо… Ой, кто это? В офицерской форме… не сразу и признала.

– Боже мой! – всплеснула руками. – Вы ли это, Петр Николаевич?

– Я, матушка, я. Узнали?..

– Да непросто и узнать. Этакий молодец! Красавец! Да офицер! Да доктор! Вот ведь Сашенька не сказывала, что и вы к нам пожалуете.

Петр напрягся.

– А Сашенька… Александра Валериановна – у вас? Здесь?

– Да проходите в дом, Петр Николаевич. Марья! Готовь на стол! Что же мы тут посреди двора толчемся?

Войдя в дом, Петр перекрестился на иконы, на что отец Валериан с матушкой со значением переглянулись: вот-де, как, мол, ни открещивайся современный многознайка-ученый от Бога, а все одно: время придет – поклонишься, гордый человек, особливо ежели несчастье какое, война…

– Где же Александра Валериановна прячется? – снова спросил Петр, поглядывая на прикрытую дверь в другую комнату.

– Так ведь Александра Валериановна уехала, – сказал батюшка.

– Как уехала? Куда?

– В монастырь.

– Как в монастырь? – упавшим голосом переспросил Петр. – Зачем?

– К старшей дочери моей, игумении Иулиании, в Воскресенский Горицкий. Я так понимаю, – доверительно проговорил отец Валериан, – тяжеленько у Александры Валериановны на душе… Мучить расспросами не стал, а только думаю, негоже молодой девице наравне с мужчинами военные тяготы нести.

– Что же она, монашество, что ли, хочет принять? – по возможности равнодушнее произнес Петр.

– Коли захочет – препятствовать не стану, – вздохнул батюшка. – Хватит по свету мыкаться. Ежели б замуж вышла, а так… одно искушение для девицы.

Петр ничего на это не сказал, но на лице у него отразилась такая мука, что отец Валериан тут же заподозрил неладное.

– Что там слышно у вас – как немец? Скоро ли замиряться начнем?

– Замиряться начнем, как победим, а до этого…

– Неужто еще не скоро война окончится?

– Не знаю… Одно могу сказать: и мы устали, и немец устал…

– То-то и оно! Может, нам с немцем сговориться, да и покончить…

– Нет, батюшка, уже не сговориться. Сговариваться надо было раньше, а теперь уж до конца – кто кого. Да и обязательства у нас перед союзниками… И так государя честят за то, что он сепаратный мир с германцами заключить желает.

– Ну и ну… – покачал головой отец Валериан. – Кто же это его так? Небось, народные избранники. А у народа они спросили? Сами говорите: народ устал. А я скажу, не только устал, но и озлобился, вот что.

– Я, знаете ли, батюшка, поеду.

– Как поеду? Куда? Обед на столе. Разве можно матушку обижать?

– Мне правда… пора. Я к вам, собственно, на минутку… Дай, думаю, по старой памяти загляну…

– Петр Николаевич!.. Вы уж мне, старику, всю правду… как на духу.

– Какую правду? – тихо спросил Петр. – Вы, батюшка, о чем?

Отец Валериан смутился.

– Что супруга ваша, Надежда Ивановна, как поживает?

– С Надеждой Ивановной я развожусь… – словно глотнув обжигающего воздуха, судорожно проговорил Петр. – Вот как только война окончится, так и разведусь.

– Час от часу не легче… Ведь это, Петр Николаевич, грех…

– Церковь, кажется, не препятствует разводу, если один из супругов не хранит верность, – все еще волнуясь, сказал Петр. И вдруг, как с крутой горы прыгнув в холодную воду: – Батюшка! Я должен вам сказать… покаяться… Мы с Сашенькой… с Александрой Валериановной любим друг друга и хотим пожениться. После моего развода. После войны.

– Как любите? Как пожениться?! – Отец Валериан охнул и схватился за грудь, а потом вдруг выпрямился во весь свой малый рост и громовым голосом гневно прогрохотал: – А я вас не благословлю!

Испуганная матушка распахнула дверь и замерла на пороге.

– Ты что, отец?..

– Простите, – тихо сказал Петр и, молча поклонившись, вышел вон.

Отец Валериан в растерянности потоптался на месте и бросился за ним вдогонку.

– Петр Николаевич!.. Остановитесь!.. Куда же вы?!. Стойте!..

Петр крупно шагал по полю, не оборачиваясь на поповские вопли, на лице его застыла гримаса отчаяния и боли. Отец Валериан бежал, нелепо растопырив руки, семеня бочком и подпрыгивая. Он задыхался. Белые его волосики венчиком разлетались в стороны, из груди вырывался хрип. Споткнувшись, он упал.

Петр остановился. Вернулся к старику, помог встать.

– Что же это вы так, голубчик… – проговорил батюшка, задыхаясь. – Ведь это… так не делается… Ведь я отец… Понимаете ль вы это?.. – воскликнул он, и из его синих глаз брызнули слезы. – Как же так: поженимся… а сами женаты… Ведь вы нас с матушкой этак… убиваете… Ох, искушение…

Петр неподвижно стоял, отвернувшись от отца Валериана, сдерживаясь из последних сил, чтобы не зарыдать, и вдруг упал на колени и, обняв ноги старика, уткнувшись ему в подрясник, зашептал:

– Простите меня, батюшка… если сможете… ради Бога… виноват… но я… честный человек… верьте мне… я исправлю… я все сделаю для Александры Валериановны… вы только не отказывайте мне… я вас люблю… как отца… умоляю, не гневайтесь… простите… окаянного грешника… простите…

– Бог простит, Петр Николаевич, – пересиливая себя, прошептал отец Валериан. – А только не думал я, не гадал о такой судьбе для дочери моей… И как теперь матушке открыть? Ведь она, бедная, ума решится… Нет, вы мне вот что скажите, – уже спокойнее продолжал батюшка, – говорите, все у вас с Александрой решено, а сами не знаете, где она…

– Ах, батюшка! – с облегчением воскликнул Петр, уже чувствуя прощение, – ведь Сашенька от меня сбежала.

– Как сбежала? Почему?

– Да ведь как у нас это случилось, она места себе не находила, грешницей великой себя сочла, да все за вас очень уж мучилась, вот и сбежала. А я, батюшка, клянусь, как честный человек, – повторил Петр