Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

нефтяной магнат купил ей два меховых манто, не считая множества дамских изящных вещичек и необходимостей, и обеспечил Наденьку такими туалетами, что режиссеры, продолжавшие ее снимать, только покручивали усы, а партнерши-дамы открыто истомлялись завистью, удовлетворяя сию страсть тайными злобными пересудами.

Но все хорошее кончается быстро. Успешно завершив нефтяные дела в Москве, господин Л. уехал в Баку. Расставание было трогательным (в столь памятном обоим «Яре»). Наденька даже всплакнула, но, узнав, что квартира остается за ней еще в течение года, утешилась и повеселела.

И тут вдруг после отъезда армянина Наденька вспомнила о Петре. Совесть ли заговорила, чувство ли вины или жалости, но неожиданно для директора кинофабрики (и, наверное, для себя), сдав свои бриллианты на хранение в банк, она объявила о желании непременно ехать к мужу на фронт.

За год войны Петр Николаевич сильно изменился. От былого инфантилизма не осталось и следа. Ежедневно кромсая плоть человеческую, а в периоды кровопролитных боев – и до двадцати часов в сутки (когда и во сне мерещатся отрезанные конечности и зловонные раны), он поневоле огрубел и стал жестким.

Письма от Надежды Ивановны приходили нечасто, еще реже он отвечал на них; некогда, да и о чем писать, что могут понять они там, в тылу, о войне! Навидался он тут тыловиков, так называемых земгусаров, всех этих молодчиков, кто отлынивал от фронта, но старался к фронту примазаться, всех этих снабженцев, сопроводителей санитарных поездов, корреспондентов и прочей шушеры. А побывавшие в отпусках офицеры рассказывали о столичной жизни такое, что ох как хотелось порой вернуться в столицы да всю эту тыловую гниль перестрелять!

Одна отрада для сердца – Сашенька. Не уставал ей удивленно радоваться. Ее выдержке, ее спокойствию, ее трудам, почти подвижничеству, ни дамских капризов, ни неудовольствий, одно терпение и ласка – «умягчение злых сердец». Какое счастье, что они оказались рядом! Без нее… да и выдержал ли бы он без нее? Без ее утешительного слова, без ее забот. «Чай – для доктора». «Чистое белье – для доктора». «Лишний час отдыха – для доктора». Замечал ли он ее любовь? Да. Но сестринскую. И в голову не приходило иное. Да и как можно? Сашенька – сама чистота, а он!..

Вдруг телеграмма. Едет жена. Впервые почувствовал вместо радости неудовольствие. Зачем она здесь? Знал, что она опять актриса. И чем это кончилось для них когда-то – тоже помнил. Неужели и на это раз… гнал от себя эти мысли. Но они снова назойливой мухой возвращались.

А Наденька, чем дальше поезд увозил ее от Москвы на запад, тем пронзительнее ощущала себя декабристкой. Мысли о своем самопожертвовании (бросить искусство ради… патриотического акта – поездки к мужу на фронт!) ее страшно умиляли и подымали в собственных глазах, создавая безукоризненный образ героической жены. Он настолько ей нравился, этот ее новый образ декабристки, она настолько сжилась с ним за время поездки, что начинала думать о себе уже в третьем лице, восхищаясь своей смелостью и отвагой и час от часу возрастая в самоуважении до почти что благоговения перед своим подвигом.

Так она ехала и умилялась, представляя, как умилится и обрадуется ей Петруша и как они мило проведут дни свидания. Увы, только дни, потому что директор кинофабрики отпустил ее всего на несколько дней, – Наденьку пригласили играть главную роль в новом фильме «Чары неги и страсти», с «массой пикантных неожиданностей и флиртом на пляже», как гласила газетная реклама.

Будучи уже известной в Москве артисткой и патриоткой, ей легко было добиться разрешения поехать к мужу в прифронтовой госпиталь на одном из поездов, везущих войскам оружие, медикаменты и боеприпасы. И вот на следующие сутки, когда Наденька уже позавтракала и с удовольствием смотрела в окно, радуясь предстоящему свиданию, в купе вдруг постучали.

– Войдите, – жаворонком пропела Наденька.

Дверь открыл молодой человек в шинели солдатского покроя, но с офицерским кортиком на боку и офицерской кокардой на фуражке:

– Разрешите?

«Земгусар!» – разочарованно определила Наденька, но, тут же вспомнив, что в земгусарах оказывались подчас преинтересные люди, любезно произнесла:

– Что вам угодно?

– Вы меня не узнаёте? – спросил земгусар с улыбкой. При этом глаза у земгусара оставались холодными, а раздвинулись только губы. – А вот я вас сразу узнал.

Наденька внимательно посмотрела на молодого человека. Он был довольно высок и строен, черная бородка, очки. Она силилась вспомнить: поклонник?.. Или… пожалуй, где-то они, может быть, и встречались, но…

– Нет, – ответила она с сожалением. – Не могу вспомнить. Извините.

– Лев Осипович Гольд.

Ах, вот это кто!.. Боже мой, сколько утекло воды! Лева! Лева Гольд, с которым они когда-то ездили поднимать царевщинских крестьян на бунт!.. И Наденька протянула руки.

– Лев Осипович! Дорогой! Какими судьбами? Вы тоже на фронт? Ах как я рада! Садитесь же! Рассказывайте! Как я рада!

– Что ж рассказывать… – усмехнулся Лев Осипович, целуя руку и присаживаясь напротив Наденьки. – Служу во Всероссийском союзе городов. Снабжаем нашу доблестную армию всем необходимым…

– Ах! – сокрушилась Наденька. – Да ведь у нас снарядный и патронный голод! – простонала она с профессиональным патриотизмом и добавила с горечью: – Как же это, всем необходимым!

– Да ведь это не от нас зависит, дорогая Надежда Ивановна. Мы – только посредники. А вот правительство, которое допускает эту преступную безответственность, следует менять, и как можно скорее. Я слышал, вы едете к мужу в военный госпиталь?

– Да! Еду! Бросила искусство – и еду. Я ведь теперь актриса, знаете?

– Да, да, наслышан.

– Так вы, верно, знаете, и кто мой муж?

– Нет, не имею чести…

– Боже мой! И – правда! Откуда же вы можете это знать? Но, если вы помните меня, верно, помните и нашего третьего товарища, Петра Словенова?

– Так это ваш муж? – почему-то разочарованно удивился Лева.

– Ну конечно! Представьте! Мы обвенчались тогда же, в тюрьме, ах, да вы знаете ли, что нас на другой день арестовали?! Вы тогда ушли, а мы, я уже не помню зачем, остались, а на следующее утро явилась полиция, и – вот извольте видеть!.. Ну а после мы с мужем отправились на поселение, потом оба бежали за границу, ах, какая была жизнь, ужасно весело!.. Ну, это длинная история! Забавы молодости. Все уже в прошлом.

– Вот как? Для вас эти забавы – в прошлом?

– Ну конечно. Вы же видите, из революции так ничего и не вышло.

– Тогда – не вышло, а сейчас…

– А сейчас?.. Вы думаете… может? – И она посмотрела на него расширенными глазами.

Лев Осипович ничего не ответил – и вдруг:

– Надежда Ивановна, а ведь у меня до вас дело.

– Интересно. Какое же?

– Прошу вашей услуги. По