Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что в самые первые недели войны Наденька побывала и сестрой милосердия, только совсем чуть-чуть. Тогда в милосердные сестры в едином патриотическом порыве бросилась чуть ли не вся женская половина Москвы и Петрограда. Дамы и девицы наперебой жаждали подвига и чуть ли не в очереди стояли, чтобы только прикоснуться к ранам и облегчить страдания наших героических воинов. Но война шла и шла, раненые все прибывали и прибывали, и в лазаретах оставались только те, кто действительно мог понести всю тяжесть и ужас операционной.

Наденька этого ужаса не вынесла, не будем бросать в нее камень. При первой же перевязке раненого – снарядом у него были почти оторваны обе ягодицы и вместо них зияли две серо-грязные громадные раны, от которых шло страшное зловоние, – Наденька не выдержала. И хотя перевязку делала старшая, опытная сестра, а ей поручили только держать таз и подавать бинты, при виде копошащихся в ране жирных белых червей Наденьке сделалось дурно, она выронила таз и упала в обморок. На этом ее практическая медицинская карьера закончилась.

Но Наденька не унывала. В военной Москве было много других возможностей приносить пользу отечеству: она снова стала актрисой. Сначала это были невинные выступления с легкими водевильными номерами в госпиталях, где простые, неискушенные солдатские души с благодарной любовью принимали молодую, веселую, жизнерадостную актрису, милым голоском распевавшую незамысловатые куплеты и с чарующей грацией пускавшуюся в задорный русский пляс. Потом ее стали приглашать на серьезные благотворительные концерты, где принимали участие настоящие московские знаменитости и где она по-прежнему весело распевала куплеты и танцевала. И Наденька не ударила в грязь лицом; по-видимому, Марь Федоровна Андреева и впрямь разглядела в Наденьке талант. Нет, в Художественный театр ее, конечно, не пригласили, зато!.. После нескольких выступлений в одном из открывшихся новых кабаре она неожиданно получила предложение сниматься в кино!

Бурлящая Москва, наполненная выздоравливающими и совершенно здоровыми офицерами, богатыми беженцами, провинциальными дельцами и спекулянтами всех мастей, делавшими огромные деньги и в считаные дни составлявшими громадные капиталы на военных поставках и всевозможных махинациях, – теми, кого добропорядочные москвичи называли мародерами или гадинами тыла, – жила по-прежнему хлебосольно и развлекательно. Театры миниатюр и кабаре, «веселые уголки», как называли эти заведения москвичи, где безопасно (ввиду сухого закона) можно было выпить и закусить, открывались во множестве и в бельэтажах, и в первых этажах, и в подвалах – индустрия развлечений набирала обороты. Публика рвалась на все представления, как бы низкопробны они ни были, беспокоилась об абонементах в престижные театры и простаивала длинные очереди в театральные кассы, ахала, не достав билет на Шаляпина или Ермолову, и верила в реальность германской опасности не более чем в праздничный сон до обеда.

Никогда прежде Москва так не веселилась и не бражничала. Шальные деньги новоявленных богачей кружили головы и подымали общую прожиточную стоимость жизни до заоблачных высот, начиная от платы извозчикам, заламывавшим небывалые цены за проезд, и заканчивая дамскими драгоценностями, предметами искусства и антиквариатом, которые массово скупали в основном приезжие нувориши, не глядя и не торгуясь.

Мировая война, закрывшая западные границы России и отрезавшая ее от поставок новых зарубежных фильмов, открыла перед русскими кинематографистами радужную перспективу заполнения рынка собственными кинолентами. В Москве начался бум строительства новых кинофабрик. Крупные промышленники почуяли азарт и вкус к новому бизнесу, вкладывая в кинематограф деньги и получая огромную прибыль.

Кинематографическая жизнь закружила Наденьку. После первого же «клубничного» фильма, «Жертва Тверского бульвара», созданного в так называемом «парижском жанре» (публичный дом, растление, драки, пьянство, совращение, сутенеры и старые развратники), в котором она сыграла падшую, естественно, героиню, ее стали осаждать поклонники. Она только весело отмахивалась, свято помня о супруге, который «проливает кровь на войне», и хотя Петр Николаевич, работая в военном госпитале хирургом, свою кровь, конечно, не проливал, но думать так было острее и чувствительней. Пролитие мужниной крови заставляло и ее, Наденьку, строже относиться к своему супружескому долгу, не опуская себя до невинных шалостей флирта, а тем более до, не приведи Бог, реальной измены.

Но, увы, слаб человек! А тем более дочь Евы. И искушения свыше сил Наденька не понесла. Благочестивость ее держалась ровно до того дня, когда ее поклонником сделался армянский нефтяной магнат Л.

Он увидел ее на этот раз в «классическом» фильме «Пиковая дама», где Наденька искренне сыграла несчастную Лизу, утопившуюся из-за обманутой любви к игроку Герману в Зимней канавке. Пригласив ее поужинать в «Яр», господин магнат в тот же вечер подарил ей бриллиантовый кулон и серьги такой немыслимой красоты, что бедная Наденька, даже если бы и сильно захотела, не сумела бы отказаться. Да и кто бы смог отказаться от этого поистине царского подарка – шедевра ювелирного искусства! Представьте себе кулон в виде фонтана. Бриллиантовым снопом расплескиваются струи, заканчивающиеся крупными каплями сапфиров, при малейшем движении загорающихся темно-синим огнем и отбрасывающих голубоватые тени на сверкающие бриллиантовые струи… А серьги в виде блестящего бриллиантового каскада с тяжелыми, свободно висящими каплями сапфиров?.. О Боже! Оторваться от этой роскоши не было сил!

Открыв футляр, Наденька так и замерла. Бедное ее сердце сначала остановилось совсем, а после забилось так громко, что стук его, казалось, был слышен в соседнем кабинете.

– Это… мне? – прошептала она, не глядя на армянина, не в силах отвести взгляда от неземного сияния бриллиантов.

– Вам, – скромно ответил нефтяной магнат. – Они созданы для ваших глаз.

Наденька зарделась и задышала, ее белокурая головка беспомощно склонилась на грудь. «Закрыть и вернуть?» Но разве поднимется у нее рука вернуть такое сокровище! И не в баснословной цене здесь дело, о нет, не в презренных деньгах, нет! Отказаться от столь совершенной красоты, от которой захватывает и улетает на седьмое небо дух, вернуть эти камни, не камни, но живые звезды, россыпи звезд, млечный путь звезд, их нестерпимо божественное сияние… ах нет, невозможно, лучше умереть!

Она невольно застонала. А хитрый армянин уже застегивал фермуар на ее белой шейке…

И Наденька пала.

Бурный роман продолжался два месяца. Армянин оказался щедр. Он снял для Наденьки хорошенькую квартирку на Чистых прудах и купил для нее еще несколько драгоценностей, тоже прекрасных, хотя ни одно из этих украшений так и не смогло сравниться с тем, первым, послужившим причиной Наденькиной опрометчивости. Кроме драгоценностей