Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

долго стоять, подниматься по лестнице, и порой ее носили в кресле на верхние этажи и возили в коляске. Не всегда могла она исполнять и добровольно взятые на себя сестринские обязанности и от этого еще больше страдала, так как ее чувства любви и долга не находили удовлетворения.

Но как бы ни были велики ее физические страдания, страдания нравственные были еще сильнее. Она постоянно чувствовала свою вину за рождение больного ребенка, и никакая самая преданная любовь мужа не могла умалить это чувство. Она страдала за больного Алексея так, как может страдать только мать, мучась и умирая каждый раз вместе с ним при очередном приступе его роковой болезни, но и не только как мать, но и как царица огромного государства, невольно виновная в возможной смуте престолонаследия.

Теперь к семейным страданиям прибавилось новое. Страдание за миллионы подданных, брошенных в молох страшной, Великой войны, за сотни тысяч погибающих на фронтах и за другие сотни, оставшиеся навсегда калеками. Страдание за таких вот мальчиков, как лежащий перед ней юный герой со смешной фамилией Горомило, сын депутата Госдумы, друга их врага Александра Ивановича Гучкова.

Она знала обо всех мерзких слухах, распространяемых о ней этим господином и его партией, и не позволяла себе (и не могла!) не страдать по поводу клеветы, считая лучшим ответом – презрение к клеветникам. Она знала, что в глазах многих она – ненавистная немка и шпионка, родственница Вильгельма, сознательно помогающая Германии и выдающая ей государственные секреты. Что она готовит заключение сепаратного мира, который погубит Россию. Что она – главная изменница и отправила все золото в Германию. Что тяжелые поражения русских, снарядный голод и даже недостаток продовольственного снабжения объясняются ее изменой. Что она тайно организует поставку дефицитного продовольствия врагу, спасая немцев от голода. Что у нее в комнате – телефон, по которому она сообщает немцам о расположении и количестве русских войск. И прочее, и прочее, столь же нелепое и абсурдное. Она знала о самых диких и злобных слухах и анекдотах: «Когда наши бьют немцев – государыня плачет, когда немцы нас – радуется», – но никогда не верила, что в эту клевету может поверить русский народ, который она любила так, как мало кто его любил из самих русских.

Однако народ верил. И проникался злобой. Верили все: и дипломаты, и сановники, и думцы, и даже военные. И постепенно причины всех неудач в этой войне сводились к одному лицу – «предательнице» и «германофилке» Алисе Гессенской, «преступной» жене несчастного императора. И по русской поговорке вменять ненавистному лицу каждое лыко в строку, вменялась Александре Федоровне в гордыню и тщеславие и ее работа в лазарете.

Когда Глеб впервые ясно осознал, где он находится и кто ухаживает за ранеными в палате, он, не стесняясь других, заплакал, и слезы его не вызвали ни у кого недоумения или насмешки, потому что все чувствовали то же, что и он: умиление и восторг.

– Вот не поверишь, – говорил Глебу прапорщик десятого Кубанского пластунского батальона Борис Цвéтов. – Лечился я в Киеве – не вылечился. А сюда попал – счастливый случай! Как увидал царицу да царевен – все как рукой сняло, сразу на поправку пошел.

– Почему не поверю? Я и сам чувствую, что теперь совсем почти выздоровел.

– Понимаешь, у царицы нашей такая ручка… – Цветов мечтательно закрыл глаза. – Приложит к больной ране – и таинственные флюиды с ручки ее истекают, боль сразу смиряется. Веришь, нет?

А Глеб и сам знал, что это так. И он просил государыню приложить ее руку ко лбу, так сильно болела голова, и действительно – легчало.

– А уж царевны наши!.. – Цветов не находил достойных, восхитительных слов для выражения своих чувств. – Дай им Бог!.. Дай им всем Бог, нашим государям! Вот, ей-Богу, жизнь за них положу и ни капельки-то, ни капельки не пожалею! – И Цветов в подтверждение своих слов часто закрестился. – Эх! Счастливый я человек! Счастливые мы с тобой, брат, люди. Кому рассказать – сама матушка-царица ручками своими кровавые бинты с тебя сымала, да водицей чистой раны твои омывала, да слезы свои святые над ранами твоими проливала. Так что ж тебе еще, человече, надобно, какие такие награды-медали? Вот тебе награда чистая, от Самого Господа благословенная!.. Тут до тебя один лежал, так он, знаешь, бедный, сколько терпел, чтобы только государыня его перевязывала. Тяжелый был. Государыня от него не отходила… а слез сколько матушка наша за нас тут пролила!..

– И что же? Поправился?

– Отошел. Царство Небесное. – Цветов вздохнул и снова перекрестился. – Сколько нашего брата от немца смерть приняло… да уж и мы в долгу не остались. Счастливые мы с тобой, живые… Тебе сколько годков?

– Семнадцать, – покраснев, сказал Глеб, прибавив себе два месяца.

– То-то я смотрю… Отец-мать живы?

– Живы… Они в Петрограде. Я скоро домой вернусь, долечиваться.

– Это хорошо, а я, брат, издалека, с Кубани… У вас тут холода еще, а у нас – земля уж вся распахана… ждет.

Борис и Глеб подружились – оба молоды, Борису всего двадцать три. Да и все в палате как на подбор: молодые, жизнерадостные, крепкие. Расцветали улыбками при виде юных царевен, и страстно хотелось жить, жить во что бы то ни стало, выжить, радоваться, любить!

– Тут на твоей кровати один кавалерист лежал… Поэт. Гумилев. Может, слыхал?

– Слыхал…

– Хочешь, я тебе его стихи прочту? – близко наклонившись к Глебу, зашептал Борис. – О нашей матушке-императрице! Уж такие стихи расчудесные!.. Я их прямо наизусть запомнил… Слушай! – И Борис, прокашлявшись, начал громким шепотом:

Пока бросает ураганами

Державный вождь свои полки,

это он о царе,

Вы наклоняетесь над ранами

С глазами, полными тоски.

И имя Вашего Величества

Не позабудется, доколь

Смиряет смерть любви владычество

И ласка утишает боль.

Несчастных кроткая заступница,

России милая сестра,

Где Вы проходите как путница,

Там от цветов земля пестра…

Черные глаза Бориса увлажнились.

– Чувствуешь, как сказано? «От цветов земля пестра». Воистину так! Ах ты, Господи!.. «России милая сестра»! Вот ведь она кто! Не царица уж, а просто милая сестра!.. Да за это, брат, я!.. – Он не договорил, смахнул слезу и тяжело вздохнул. – Ну, слушай дальше:

Мы молим: сделай Бог Вас радостной…

А ведь нерадостная она, наша матушка-царица, ох как нерадостна, прям сердце болит-разрывается, так жалко ее, бедную!..

Мы молим: сделай Бог Вас радостной,

А в трудный час и скорбный час