Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

письмо, тебе большой привет. Представь, они с Петром оказались в одном лазарете, пишет: очень много раненых… и убитых… – Глаза ее вновь наполнились слезами, но она пересилила слезы и снова заговорила о чем-то простом, будничном, о поднявшихся ценах на квартиру и на дрова… а потом вдруг резко: – Павел! Молись за брата! Молись, чтобы эта женщина его оставила! Это нехорошо, грех, но она его погубит, погубит! Молись, чтобы он с Сашенькой, чтобы они с Сашенькой… вместе!

– Мама, – остановил он Елизавету Ивановну, – разве можно об этом молиться?

Елизавета Ивановна сникла.

– Да… что это я, в самом деле?.. Как не в себе… прости, милый… У меня в голове все спуталось… Петруша… Глебушка… Теперь ты!.. – И она снова заплакала.

5

В неполные семнадцать лет за свои подвиги на австрийском фронте Глебушка получил офицерские погоны и Георгиевский крест. Если бы мама или кто-нибудь у него спросили, страшно ли ему на войне, он бы не знал, что ответить. Может, он слишком юн, чтобы испытывать страх? Может, естественный страх смерти не касается почти детей? Может, война представлялась ему все еще детской забавой, когда азарт игры превышает опасность и об опасности и не думаешь даже, а если и думаешь, то абстрактно, без ноющей боли в животе и ватности в ногах, без замирания сердца и дрожи во всем телесном составе?..

Проведя разведку, Глебушка вместе с несколькими товарищами захватил австрийскую батарею, за что был награжден Георгиевским крестом четвертой степени и чином старшего унтер-офицера. А через два месяца в одном из боев, когда все офицеры выбыли из строя, поднял роту в атаку и захватил вражеские окопы. За этот подвиг Глеб Горомило получил погоны прапорщика, став одним из самых юных офицеров Российской армии.

Солдаты Глебушку любили. И за голубиную чистоту детских еще глаз с золотыми огоньками, и за милую улыбчивую веселость, искреннюю доброжелательность и готовность услужить товарищу, а более всего – за простодушную, не выставляемую напоказ храбрость. Фамилия Горомило так не шла к нему, к его тонкой, гибкой, юношеской фигуре, к его светло-серым глазам и по-девичьи розовым, гладким щекам, что все, и офицеры, и солдаты, называли его ласково по имени, а по получении офицерских погон величали с доброй улыбкой вашим благородием и Глебом Тарасовичем.

Второй Георгиевский крест Глеб Тарасович заработал в боях за австро-венгерскую крепость Перемышль. Неприятель закидал гранатами их позицию; одна из гранат не разорвалась, и Глеб, не обращая внимания на пальбу, бросился к гранате, чтобы взглянуть на дистанционную трубку. Благодаря этому узнали, с какого расстояния стреляют немцы.

Но Глеб отнюдь не был заговоренным. И в тех же боях за Перемышль он получил тяжелую контузию. Потеряв сознание, он более суток не приходил в себя, а когда сознание вернулось, оказалось, что он оглох и ослеп. Из фронтового госпиталя его отправили на лечение в петроградский.

* * *

С первых дней войны государыня Александра Федоровна предоставила Большой Царскосельский дворец для военного госпиталя. Пройдя вместе с двумя старшими дочерями Ольгой и Татьяной полный фельдшерский курс с расширенной программой, сдав экзамены и получив дипломы сестер милосердия, Александра Федоровна и великие княжны стали работать в небольшом, из шести палат, Лазарете Ее Величества. Отныне и на все время войны сестринская форма с красным крестом стала главной и любимой одеждой Александры Федоровны (в ней она встретила и Февраль семнадцатого). Относясь с величайшей ответственностью ко всем своим обязанностям и приучая к тому же детей, императрица и к работе сестры милосердия относилась с полной самоотдачей, как к служению и послушанию. Ее рабочий день начинался в девять утра, ежедневно она приезжала в свой лазарет, где принимала рапорт и вместе с великими княжнами обходила палаты, здороваясь со всеми больными и ранеными за руку. Затем до одиннадцати утра все работали в операционной. Александра Федоровна ассистировала при хирургических операциях, умело перевязывала раны, убирала пропитанные кровью и гноем бинты, держала в руках ампутированные конечности, утешала умирающих…

Война в тылу оказывалась не менее ужасной, чем в солдатских окопах; и государыня, работая в лазарете как простая сестра, и государь в постоянных поездках на фронт считали своим долгом разделять с воюющим народом все тяготы на равных.

Контуженного юного прапорщика поместили в одну из пятиместных палат лазарета. Через некоторое время к Глебу стали постепенно возвращаться зрение и слух. Однажды утром, открыв глаза, он увидел смутный образ Скорбящей… он не посмел назвать даже про себя имени Той, Которая конечно же ему просто померещилась, – подумал Глеб и закрыл глаза. И снова открыл. Лик Скорбящей не пропадал, но все более прояснялся; более всего он походил на Ее образ иконы Владимирской. Такая же надмирная красота и такая же безмерная скорбь. Глаза дивной Жены смотрели на него так скорбно, без улыбки, но с великой любовью и состраданием.

– Кто Вы? – прошептал одними губами Глеб. Он хотел спросить: «Вы Богородица?» – но не посмел, сочтя себя недостойным Ее явления.

– Сестра Романова, – тихо ответила Александра Федоровна.

– А они?.. – спросил Глеб, указывая глазами на двух ангелов, расставлявших свежие цветы в вазы на столиках подле раненых.

Один из ангелов, с серьезными, молодыми глазами, приблизился к кровати Глеба и мелодичным голосом произнес:

– Я – сестра Ольга. А это сестра Татьяна, тоже Романовы.

Но Глеб все еще не понимал, где он находится и кто перед ним. Он только сказал, обращаясь к Александре Федоровне:

– Не уходите, пожалуйста… еще…

И Александра Федоровна покорно осталась сидеть у его кровати, пока Глеб не уснул.

О чем были ее думы?..

* * *

Под нескончаемые панихиды по внезапно скончавшемуся Александру Третьему въезжала в Санкт-Петербург германская принцесса Алиса Гессен-Дармштадтская, последняя русская императрица Александра Федоровна. Она была застенчива от природы – молва объявила ее гордячкой, она была изумительно красива – ее считали необаятельной. Она обожала свою семью и была на редкость счастлива в браке – ее обвиняли в разврате. Она любила Россию и русский народ – ее называли предательницей. Она была глубоко религиозна – ее презирали за «истерический мистицизм». Она обладала острым умом и твердым характером – ее обвиняли в подавлении воли государя и политических интригах. Ее жертвенное служение России (как и государя) было безгранично – общественное мнение сочло ее самым опасным человеком для страны.

И в молодости не наделенная крепким здоровьем, в последние годы Александра Федоровна страдала многими болезнями: ишиасом, невралгией лица, мигренями, ревматизмом и часто проводила многие дни лежа на кушетке. При обострении воспаления пояснично-крестцового нерва, поразившего обе ноги, она не могла