Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

исключительно по фамилии, а душой – славянин и православный! Немцев на дух не переношу! Вот мои молодцы спрашивают: ваше превосходительство, брать ли нам с собой парадную форму для торжественного въезда в Берлин или лучше, чтобы ее выслали на фронт потом? А?! Вот-с какой дух у боевых офицеров, а вы говорите «полгода»!.. Австрийцев мы вообще побьем одной левой, играючи!

– Мы и японцев думали побить одной левой, играючи… – тянул свое Петр.

– Ну-у, какой вы… нехороший. – Полковник покачал головой и с улыбкой погрозил ему пальцем. – Впрочем, все доктора – большие циники и пессимисты. А только я вам вот что скажу, мои дорогие. Та война была абсолютно непопулярна, да и генерал Куропаткин… – Фридрих Оттович поморщился. – Не говоря уже о просчетах всего военного ведомства… М-да. А нынче – любо-дорого посмотреть, что и говорить, государь поступил мудро, Верховного главнокомандующего армия обожает! Такого безграничного ненавистника немцев, как великий князь Николай Николаевич, не найти, войска за него готовы в огонь и в воду. Какой патриотизм, какое единение всего общества, всего, не побоюсь сказать, славянства! Вся Европа встала на защиту, так сказать, свободы и демократии!

Петр не стал противоречить полковнику. Он-то прекрасно понимал, что, в отличие от Европы, мы по-прежнему призывались защищать вовсе не свободу и демократию, а прогнивший царизм и его бюрократическую машину. Теперь, когда его жизнь с Наденькой наконец-то вошла в ровную колею, меньше всего ему хотелось нарушать эту налаженную жизнь невесть с чего обрушившейся на них войной даже, как утверждает полковник, и на два-три месяца. Разумеется, он, как врач и просто как честный человек, исполнит свой долг, но рисковать жизнью и… счастьем с Наденькой ради упрочения царского престола ему совсем не хотелось.

– Вот вы говорите о единстве славянства. А братушки-болгары? Объявили, видите ли, нейтралитет, а я вам говорю, вступят в сговор с австрийцами, как пить дать, и перейдут на их сторону, вот увидите.

– Ну знаете, Петр Николаевич!.. – сердито засопел полковник. – Я мальчишкой воевал за освобождение Болгарии от турок под предводительством самого Скобелева! Типун вам, как говорится, на язык за ваши пророчества.

– Ах, полно вам ссориться, господа! – пропела Наденька. – Фридрих Оттович, Петя… давайте лучше выпьем за скорое окончание войны. Победоносное, для всех славян, включая братушек, – лукаво улыбалась Наденька.

– Не смею вам отказать, – любезно склонился к Наденькиной ручке полковник. – За победу!..

– За скорую-скорую победу! – уточнила Наденька.

Оркестр грянул «Прощание славянки», и отчаянный вопль исторгнулся из груди тысяч женщин – будущих вдов и сирот.

Поезд Крядова медленно отходил от платформы, он последним вскочил на ступеньку вагона и, пока было видно, все смотрел, как две бабы хлопотали подле его жены, а она, убитая горем, даже не глядела в сторону уходящего поезда, не махала, как другие провожающие, платком, не завывала, подобно остальным бабам, а неподвижно стояла, прислонившись к столбу, и голова ее была низко опущена на грудь.

«Господи, как нехорошо вышло, – думал Крядов. – Не по-Божески… Ведь еду не на гулянки, на фронт, и вернусь ли, а вот как попрощаться пришлось – один грех. И угораздило же ее… – И неизвестно было, кого он имел в виду: жену или Наденьку. – Бедная, стоит, понурившись, как кобыла издыхающая… а еще и брюхатая… нехорошо…»

Поезд набирал скорость. А Крядов все продолжал думать о жене, и едкая, горючая жалость заливала его сердце. Любил ли он свою Олю? Он и не задумывался никогда. Родители его женили рано. Невесту и вообще – девчонкой отдали. Жили – и всё. Детей рожали, пока не случилось с ним несчастье… А если его убьют? Будет ли она по нему плакать? Помнить? Молиться? Простит ли?..

В таких невеселых мыслях ехал Крядов на фронт. На узловой станции в Ряжске в ожидании встречного, отправляющегося в Москву с призванными запасными, поезд остановился, но ввиду скорого отправления им не разрешили покидать свои места, и, облепив вагонные окна, стоя, они рассматривали железнодорожную станцию. Через некоторое время подошел встречный. Вдруг из его вагонов как горох посыпались новобранцы. Еще не одетые в солдатскую форму, не принявшие присяги, они ехали в первопрестольную «запасными героями», как они сами себя величаво называли, из деревень, разгромив где-то по пути винную лавку и теперь безобразничая на всех стоянках.

Парни кинулись врассыпную и стали зачем-то набирать валяющиеся где попало на дороге камни. Вот они уже выстраиваются друг против друга, стенка на стенку, затевая, по-видимому, нешуточную драку. В изумлении смотрел Крядов, как сотни призывников ни с того ни с сего бросались молотить друг друга, с остервенением нанося удары кто чем: камнями, кулаком, а кто и ножом.

Все произошло молниеносно. Унтер-офицеры беспомощно бегали вокруг, не зная, как привести в чувство разгулявшуюся орду мобилизованных. А кое-кто, попускав крови, уже кидался громить станционный буфет, захватывая трофеи в виде окороков, колбас и баранок…

«Да что же это такое? Что происходит? Где начальство? Ведь война! – возмущался вместе со всем поездом Крядов, глядя из окна вагона на эту не укладывающуюся в голове безобразную картину. – И эта дикая, пьяная орда озверевших сородичей собирается воевать с Вильгельмом?» Настроение Крядова стало совсем мрачным.

Наконец появились офицеры. Раздались предупредительные выстрелы в воздух, дерущиеся вроде бы опомнились, остановились, но уже через мгновение все возобновилось с новым неистовством. На поражение не решился стрелять никто. А в ходе побоища уже появились серьезные раненые и даже убитые. Вызвали врачей и городскую пожарную команду. Раненым оказывали первую помощь, погибших увозили на подводах.

Струи холодной воды наконец отрезвили безумные головы, а прибывшие на станцию военные караулы прикладами стали загонять в вагоны «запасных героев», готовящихся в самом ближайшем будущем пролить кровь за Веру, Царя и Отечество, а пока что проливавших ее просто так, из-за нового (после первой революции на Руси) явления – беспричинного и кровавого хулиганства.

4

Кайзер уверял своих солдат, что они вернутся домой раньше, чем с деревьев начнут опадать листья. Ему верили. Согласно плану Шлиффена о молниеносной войне Франция должна была пасть через тридцать девять дней. Так что немецкие офицеры вполне могли рассчитывать позавтракать в кафе «Де ля Пэ» в Париже уже второго сентября. Ну а легко разделавшись с Францией, спокойно можно было налечь всей тевтонской мощью на ненавистного неповоротливого русского медведя.

– Я ненавижу славян, – повторял Вильгельм, но как христианин, все же немного стыдясь, прибавлял: – Я знаю, что это грешно, но не могу их не ненавидеть.

По настоянию французского правительства (всё слали и слали умоляющие телеграммы царю – скорее!) на тринадцатый день мобилизации (без завершения подготовки тыла,