Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

class="p1">Покидали Москву полки гарнизона, и одним из первых уезжал на австрийский фронт нижним чином потомственный купец первой гильдии Крядов. Он не позволил Ольге Андреевне ввиду ее положения, опасаясь давки, проводить его на вокзал, но она, не послушав мужа, все же последовала тайком за колонной, глядя издалека, как тяжело шагал по жаре и в пыли ее Василий Егорович, путаясь в длиннополой шинели и непривычно горбясь под тяжестью военной амуниции, стараясь попадать в шаг с остальными новобранцами.

На вокзале уже стояли приготовленные для отправки на фронт поезда. «Чистой» публики, в котелках и шляпах, было немного, дамы с букетами окружали нескольких интеллигентного вида совсем молоденьких юношей из вольноопределяющихся. Бабы в платках, облепленные детьми, громко голосили и причитали, как по покойникам, поднося к окнам вагонов грудников для последнего целования и благословения. Заглушая бабьи вопли, лихо наяривала гармошка, и два добрых молодца, сдвинув фуражки набекрень, лихо отплясывали вприсядку под одобрительный шум и хлопки товарищей.

– Василий Егорыч! Василий Егорыч! – вдруг услыхал Крядов веселый, звонкий женский голосок. Кольнуло в сердце – он обернулся. Расталкивая толпу, к нему пробиралась Наденька.

– Василий Егорыч, миленький вы мой, неужели это вы? Господи, как я рада! Вот ведь какая нечаянная встреча! А я смотрю – и глазам не верю: вы – не вы? Я ведь тоже, Василий Егорыч, провожаю мужа, Петра Николаевича. – Глаза Наденьки вмиг подернулись тучкой, но тут же снова засияли солнышком. – Во-он он там, с офицерами. Военный врач. Отправляемся на австрийский фронт.

– Как, и вы… тоже? – не удержался Крядов. Он стоял нахмурившись, стараясь не глядеть на Наденьку. Ему была и неприятна эта глупая, нелепая встреча, и в то же время он находил в ней странное удовольствие, неожиданно увидав свою бывшую хорошенькую любовницу, которую, казалось, не берет ни время, ни беда.

– Ах что вы! Конечно нет! – засмеялась Наденька. – Но душой я со всеми нашими героическими воинами! Представьте, объявление войны застало нас в Германии. Что там началось, Боже!.. Всех русских объявили шпионами и стали немедленно изгонять из страны. Представьте, ловили прямо на улицах и избивали, ужас! Бедной княгине Белосельской неистовые немцы палками отбили руки, когда она, едучи в карете, пыталась закрыть голову своего маленького сына… Еле добрались через Швецию домой… а тут – мобилизация. Петр Николаевич проявил себя настоящим патриотом. Да и я… знаете ли, оказалось, люблю Россию без памяти! Но Петруша мне строго-настрого запретил, я ведь хотела на курсы сестер милосердия…

Но Крядов уже плохо ее слушал. Ему показалось – кто-то в толпе напряженно на него смотрит. Он невольно заозирался, но вокруг – только серые шинели да оглашенно орущие бабы.

– Милый вы мой, – снова расслышал он колокольчатый Наденькин голосок, – дайте я вас расцелую на прощанье, храни вас Бог… – С этими словами Наденька порывисто обняла Крядова, и не успел тот опомниться, как она приникла к его губам.

Ольга Андреевна стояла в остолбенении ни жива ни мертва, меньше всего она ожидала увидеть свою соперницу здесь, на вокзале, на этих проводах, в этот суровый и грозный час. Все в ней всколыхнулось, кровь бросилась в лицо, оказывается, муж все это время ей лгал… Эта мерзкая женщина и не прерывала с ним отношений, о, теперь ей ясно, отчего он запретил провожать его на вокзал, он ждал свидания с ней! С этой… стервой, гадиной, из-за которой ее дети чуть было не остались сиротами! А теперь эта наглая женщина без зазрения совести на виду у всех бросается на шею ее мужу!.. Невольный вопль исторгнулся из ее груди; сама не сознавая, что делает, Ольга Андреевна бросилась к целующейся прелюбодейке и вцепилась бы ей в волосы, если бы муж не перехватил ее руки и не оттолкнул от Наденьки.

Ольга Андреевна упала.

Оба «преступника» бросились ее поднимать. Ольга Андреевна, рыдая и отбиваясь от дрожащих, услужливых рук своих обидчиков, не желала выслушивать никаких оправданий и проклинала свою злосчастную судьбу. Наденька, страдая (ах, в чем она-то виновата?), смотрела на поверженную женщину сверху вниз, и губы ее морщились от жалости. Их окружили. Кто-то смеялся, насмешничая и отпуская соленые шутки, а кто-то таких шутников обрывал ввиду торжественности минуты: вот-вот должна пролиться кровь в борьбе с коварным врагом, и негоже тогда воевать с бабами.

– Оля… Оля… это не то… – бормотал трясущимися губами Крядов. – Это не то, что ты думаешь… Боже мой… Оля!..

А к растерянной Наденьке уже спешил Петр.

– Куда ты исчезла? Тебя ни на минуту нельзя оставить одну, – с досадой, подхватывая ее под руку, говорил Петр Николаевич, одетый в новенькую, с иголочки, со вшитыми узкими погонами офицерскую форму военного врача.

– Представляешь, – надула обиженно губки Наденька, – увидела случайно этого Крядова, он, оказывается, тоже на войну, хотела попрощаться, так эта его жена…

– Крядов?.. Это который… это тот самый?! – с угрозой в голосе проговорил Петр, оборачиваясь с не совсем дружелюбными намерениями.

– Ах оставь эти глупости, Боже мой! Пойдем, я тебя умоляю, Бог с ним, у него там жена… Бог с ними… Пойдем… – И она увела сопротивляющегося супруга подальше от повторной неуместной и совсем уж неприличной сцены.

Они подошли к офицерскому составу, стоявшему на других путях. Классные вагоны сияли чистотой. Нарядные дамы с цветами и бокалами шампанского подле каждого вагона прощались со своими мужьями, братьями, женихами. Звенели офицерские шпоры, позванивали хрустальные бокалы, сверкали молодые глаза, цвели на лицах улыбки, и поцелуи… последние припадания к руке, последние благословения…

Вот и Наденька крестит Петра мелким крестом, крестит. (Даром что атеистка, а разве еще атеистка? Ах, не все ли равно! Лишь бы остался, голубчик, жив! Жив!)

– Петечка, береги себя, родной… и пиши! Слышишь? Обязательно пиши. Мы ведь ненадолго? Не правда ли? Фридрих Оттович! – обратилась она к стоящему рядом со своей женой полковнику. – Когда же закончится эта противная война?

– Не извольте беспокоиться, уважаемая Надежда Ивановна, – ответил полковник Траубе. – Не успеете соскучиться, как ваш супруг вернется к вам в целости и сохранности самое большее через два-три месяца.

– Ах как это до-олго! – разочарованно произнесла Наденька, надув губки. – Как долго! Целых два месяца! Это, Фридрих Оттович, долго…

– Не знаю, не знаю, у нас говорят, война продлится не менее полугода, – нервно заметил Петр.

– Где это «у вас»? – сердито воскликнул полковник. – Эти пораженческие настроения… нужно каленым железом – из армии! В Берлине мы будем – хотите пари? – через шесть недель! Мы разгоним этих грязных пруссаков! Никакой Пруссии! Никакой Германии! Вильгельма – на Святую Елену!

– Ах какая прелесть! – засмеялась Наденька и захлопала в ладоши.

– Да-с, господа! Я немец