Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон

мокрый. «Где это вас так угораздило? – спросил я его. – Вы, часом, не в пруд упали, сэр?» Он промолчал, будто и не услышал вопроса. Когда он встал, я увидел, что джентльмен высок, ладно скроен и шире меня в плечах. «Отведите меня к своей матери, – попросил он, – и дайте переодеться в сухое, если можно. Я вам хорошо заплачу за труды». Я знал, что ключ от калитки в садовой стене обычно оставляют в замке, и повел незнакомца туда. Бедняга еле переставлял ноги, и ему приходилось опираться на мое плечо. Держась подальше от деревни, полями, где нас в такое время не могла увидеть ни одна живая душа, я привел его сюда, посадил за стол и накормил ужином… Только когда незнакомец сидел у огня, я разглядел его как следует. Нет, ей-богу, никогда раньше я не видел человека в таком плачевном состоянии. Весь в грязи и тине, изодранные руки кровоточат, кожа сорвана. Я как мог стащил с него, беспомощного, одежду, а он все сидел, глядя на огонь, и время от времени тяжко вздыхал, будто сердце его вот-вот разорвется от горя. Потом он стал клевать носом и вроде как задремал. Тогда я завернул бедолагу в одеяло и уложил на раскладную кровать внизу. Потом отправил мамашу спать, а сам сидел и сторожил его, поддерживая огонь, до самого рассвета, когда он вдруг подхватился и заявил, что ему беспременно надо идти, прямо сию минуту. Уж я его отговаривал и так и эдак, говорил, что он далеко не уйдет, однако гость упрямился. Он с трудом встал – и едва устоял на ногах. Вид у него был еще тот: одежда кое-как вычищена, лицо белое как смерть, на лбу здоровенная ссадина, перевязанная носовым платком. Пальто удалось только застегнуть у горла, сломанную руку продеть в рукав мы не смогли. Он терпел, только поминутно стонал от боли, да и немудрено: синяки и ссадины по всему телу, лоб разбит, рука сломана. Едва рассвело, мой гость был собран и готов отправляться в путь. «Какой тут ближайший город по дороге в Лондон?» – спросил он. Я сказал, что Брентвуд, и тогда он попросил меня отправиться с ним туда и отвести к хирургу и пообещал за труды пять фунтов. Я согласился, только спросил, не лучше ли одолжить у соседей двуколку, ведь это добрых шесть миль. Он уперся: нет, пусть никто не знает, он дойдет пешком. Он и вправду дошел, хотя я знаю, что каждый шаг на протяжении этих шести миль давался ему с болью. Я никогда такого не видел. Иногда он останавливался и опирался на изгородь, чтобы перевести дух, и все-таки шел, топал до самого Брентвуда. Я отвел его к ближайшему хирургу и довольно долго ждал. Хирург советовал ему остаться в Брентвуде, пока не станет лучше, но незнакомец сказал, что не желает об этом даже слышать, ему нужно добраться до Лондона не теряя ни минуты. Поэтому хирург сделал ему перевязь.

Роберт вздрогнул. В его памяти внезапно всплыло обстоятельство, связанное с поездкой в Ливерпуль. Он вспомнил клерка из портовой конторы, который окликнул его в последний момент и сообщил, что за час до отплытия «Виктории Регии» у него купил билет молодой человек с рукой на перевязи.

– Когда ему перевязали руку, – продолжал Люк, – он попросил карандаш. Хирург улыбнулся и покачал головой, заметив, что он не сможет писать. Молодой джентльмен сказал, что будет писать левой рукой. Хирург предложил написать под его диктовку, но он отказался, мол, это личное, и попросил пару конвертов. Пока врач ходил за конвертами, молодой джентльмен левой рукой вытащил из кармана записную книжку. Обложка промокла и загрязнилась, а внутри листы остались чистыми, и джентльмен, вырвав пару страниц, начал писать. Писал он левой рукой, очень долго, и что из того получилось, вы уже видели. Затем он вложил письма в конверты, что принес доктор, и заплатил доктору за труды. Тот еще раз попытался уговорить его остаться в Брентвуде, пока не заживет рука, но джентльмен наотрез отказался и, обращаясь ко мне, сказал: «Проводите меня до железнодорожной станции, там вы получите то, что я обещал». Я отправился вместе с ним на вокзал. Мы пришли за пять минут до поезда, который приходит в Брентвуд в половине девятого. Джентльмен увел меня в дальний угол платформы и спросил, смогу ли я передать письма тем, кому он скажет. Я согласился. Он спросил, знаю ли я поместье Одли-Корт. «Еще бы не знать, – ответил я, – там моя девушка в горничных служит». – «Чья она горничная?» – спрашивает он. «Миледи, – говорю я. – Новой хозяйки, той самой, что прежде была гувернанткой у доктора Доусона». – «Прекрасно, – говорит он. – Вот это письмо, помеченное крестом, передайте, пожалуйста, леди Одли. Только из рук в руки и без свидетелей, чтобы никто не видел». Я пообещал исполнить все в точности. Тогда он спрашивает: «А мистера Одли, племянника сэра Майкла, вы знаете?» – «Как же, – говорю, – знаю. Про него говорят, что он щеголь, каких поискать, но приветлив и любит поболтать». Уж такая об вас молва идет, сэр, извините. «Тогда», – говорит молодой джентльмен, – «передайте, пожалуйста, второе письмо мистеру Роберту Одли. Он остановился в гостинице „Сан“.» Я сказал, что нет ничего легче: эту гостиницу я с малых лет знаю, и он дал мне второе письмо, без креста, и пять фунтов, как обещал. А затем попрощался и сел в вагон второго класса. Последнее, что я помню, – его белое, как бумага, лицо, и пластырь на лбу крест-накрест.

– Бедняга Джордж! – воскликнул Роберт.

– Я вернулся в деревню, – продолжил Люк, – пошел прямиком в «Сан» и спросил вас, чтобы отдать письмо. А хозяин и говорит, что, мол, постоялец уехал в Лондон, когда вернется, неизвестно, и тамошнего адреса он не знает, хотя проживаете вы, скорей всего, где-то возле Юридической коллегии или Вестминстер-холла, или что-то в этом роде. Что мне было делать? По почте письмо не отправишь, не зная адреса, и тот молодой джентльмен сто раз наказывал, чтоб никто не знал. Словом, решил я оставить письмо при себе и обождать, когда вы в другой раз объявитесь в наших местах. Я подумал, что вечером схожу в Одли-Корт к Фиби и разузнаю у нее, когда смогу потолковать с миледи с глазу на глаз. На работу в тот день я не пошел, а протянул время до вечера и, когда стемнело, нашел Фиби – она, как всегда, ждала меня у деревянной калитки. Я сразу