Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон

– Послушайте, Маркс, – сказал он. – Я чрезвычайно тронут вашей благодарностью и рад, что смог вам помочь, но если вы послали за мной, чтобы поговорить о моем пропавшем друге, не утруждайте себя и избавьте меня от лишней душевной боли. Вы не можете рассказать мне больше, чем я уже знаю. Худшее, что вам известно о женщине, которая была когда-то в вашей власти, я узнал от нее же самой. Умоляю, давайте оставим этот разговор. Повторяю, ничего нового вы мне не откроете.

Люк задумчиво посмотрел на собеседника и загадочно улыбнулся:

– Так уж и ничего?

– Ничего.

– Она сама вам рассказала?

– Я же просил вас оставить эту тему, – начиная раздражаться, ответил Роберт. – Я не желаю об этом говорить. Какие бы открытия вы ни сделали, в свое время вам достаточно заплатили за молчание, как я понимаю. Порядочнее с вашей стороны молчать до конца.

– Вот как? – прошептал Люк Маркс. – По-вашему, мне лучше держать язык за зубами?

– Определенно. Вам ведь заплатили за молчание, значит, честнее молчать до самого конца.

– Вы так думаете? А вдруг у миледи свои секреты, а у меня свои? Что тогда?

– Вы о чем?

– Предположим, я мог рассказать кое-что интересное с самого начала и сделал бы это, если бы ко мне относились по-человечески, а не кидали кости, как собаке, лишь бы не укусила. Может, и рассказал бы тогда.

Изможденное лицо больного осветила жуткая торжествующая ухмылка.

«У бедняги помутился разум, – подумал Роберт, – нужно быть снисходительным, ведь он умирает».

Маркс лежал несколько мгновений с хитрой улыбкой на лице. Старуха, уставшая присматривать за умирающим сыном, задремала, склонившись острым подбородком к очагу, где все еще булькал никому не нужный бульон.

В этот глухой ночной час все звуки слышались особенно четко. Осыпающийся пепел в очаге, зловещее потрескивание горящих углей, медленное и тяжеловесное тиканье часов внизу, унылые завывания мартовского ветра, точь-в-точь вопли банши[9], выкрикивающей страшное предупреждение, хриплое дыхание больного – в торжественной тишине дома выделялся каждый звук.

Роберт сидел, закрыв лицо руками, и думал, что будет с ним теперь, когда горестная тайна судьбы друга раскрыта, а страшная судьба его жены привела несчастную в бельгийский сумасшедший дом. Что будет дальше?

Теперь, когда он решил сохранить ужасную тайну, ему нельзя искать встреч с Кларой Талбойс. Разве посмеет он увидеть девушку и скрыть от нее правду? Как ему смотреть в эти серьезные карие глаза? Он знал, что не устоит перед их испытующим взглядом. Если он действительно хочет сохранить тайну, то не должен ее видеть. Раскрыть правду – значит отравить ей жизнь. Может ли он, руководствуясь своими эгоистическими мотивами, рассказать девушке ужасную историю? Разве допустит она, чтобы убитый брат лежал забытый в своей неосвященной могиле?

Устав бороться с непреодолимыми трудностями, изнемогая от тяжкого бремени, которое так долго нес, Роберт не ждал от будущего никаких приятных сюрпризов и думал, что лучше бы погиб в горящих руинах гостиницы.

«Кто бы меня пожалел? Никто, кроме моей бедной маленькой Алисии, да и то лишь мимоходом. Пожалела бы Клара Талбойс? Нет! Разве что как о потерянном звене в тайне смерти брата. Она бы только…»

Глава XXXIX. Рассказ умирающего

Неизвестно, куда бы завели Роберта эти мысли, если бы не внезапное движение больного, который привстал в кровати и позвал мать. Старуха дернулась, пробудилась от дремы и сонно поглядела на сына.

– Что, сынок? – ласково произнесла она. – Пить лекарство еще не время. Доктор велел дать его тебе через два часа, а еще и часа не прошло.

– Я и не собирался пить лекарство, – досадливо отмахнулся Люк. – Просто хотел спросить тебя кое о чем. Ты помнишь седьмое сентября?

Роберт вздрогнул. Зачем больной настойчиво поднимает запретную тему? Зачем вспоминает дату смерти Джорджа?

Старуха беспомощно покачала головой:

– Господи, Люк, и не совестно тебе задавать такие вопросы? Меня уж лет десять память подводит, а чисел я и вовсе никогда не запоминала. Как может простая женщина все такое помнить?

Люк Маркс нетерпеливо передернул плечами.

– Ты отлично все помнишь, мама, – укоризненно заявил он. – Я просил, чтобы ты запомнила этот день, потому что тебе придется свидетельствовать на суде и присягать на Библии. Разве я тебе этого не говорил?

Женщина развела руками.

– Раз ты говоришь, значит, так и было. И все-таки… Память совсем прохудилась, то помню, то не помню, – виновато повторила она, обращаясь к Роберту.

– Послушайте, мистер Маркс, – сказал молодой человек, касаясь руки умиравшего, – еще раз повторяю: не утруждайте себя понапрасну. Я ни о чем не спрашиваю и не желаю больше ничего об этом слышать.

– А я не желаю уносить эту тайну с собой в могилу! – страстно и горячо прошептал Люк Маркс. – Я специально попросил вас приехать. Ей ни за что не рассказал бы, лучше сгореть заживо.

Он произнес эти слова сквозь зубы и свирепо нахмурился.

– Она поплатилась за свое высокомерие и гордыню – я ей ничего не сказал.

– Успокойтесь, ради бога, Маркс! – взмолился Роберт. – О чем вы? Что такого вы можете мне рассказать?

Люк облизал сухие губы и попросил:

– Матушка, дай напиться.

Женщина протянула ему кружку, и он стал пить, торопливо и жадно, словно вспомнил, как мало осталось времени.

– Сядь вон там, – велел он матери, указывая на кресло, стоявшее в ногах кровати.

Женщина покорно села напротив Роберта.

– Задам тебе еще один вопрос, мама, и будет очень странно, ежели ты не сможешь на него ответить. Помнишь, как еще до женитьбы я работал на ферме у Аткинсонов, а жил здесь, у тебя?

– Ну как же, помню, – радостно закивала старуха. – Конечно, помню, сынок. Прошлой осенью, как раз когда в саду через дорогу собирали яблоки и ты еще справил себе красивую новую куртку. Как же, Люк, прекрасно помню.

Мистер Одли никак не мог взять в толк, к чему все это ведет и долго ли ему еще сидеть у постели больного, слушая разговор, не имеющий для него никакого смысла.

– Ежели помнишь так много, – продолжил Люк, – то может, вспомнишь еще кой-чего, к примеру, кого я привел домой однажды вечером, когда у Аткинсонов заканчивали скирдовать пшеницу?

Мистер Одли вздрогнул, серьезно посмотрел в лицо говорившему и стал прислушиваться.

– А-а-а, помню, – с воодушевлением отозвалась старая женщина. – Ты привел Фиби. Вы пили чай или ужинали.

– Да при чем тут Фиби! – раздраженно воскликнул Люк. – Какая, к черту, Фиби! Помнишь, как однажды вечером, в сентябре, я привел незнакомого джентльмена – промокшего до нитки, в