Победитель получает все - Ивлин Во

публики часы взаймы: – Кто-нибудь из вас готов добровольно пожертвовать?

Мы с Андерсоном содрогнулись еще пуще – от ужаса.

– Слушай, Крейн, это отвратительно.

– Ты не можешь продолжать это, Крейн.

Но Крейн сказал:

– Ну, Донн, что будем делать?

И Билли спокойно ответил:

– Продолжай, Крейн.

Он впервые заговорил с тех пор, как начертил круг, и теперь он стоял совершенно невозмутимо, а вид у него был невероятно беззащитный.

– Что ж, раз никто из твоих друзей не желает быть добровольцем, видимо, я должен предложить тебе свою кровь.

Но нас обоих внезапно осенила мысль, что это нужно предотвратить любой ценой. Я осознавал непосредственную и непреодолимую опасность и буквально примерз к месту. Андерсон двинулся вперед.

– Если Билли решил продолжить, пусть лучше возьмет мою.

И Крейн легко согласился:

– Как пожелаешь, дружище. Не заходи внутрь круга и режь поглубже, ему понадобится немало. Вот и все, о чем я тебя прошу.

Но и он, и я, и сам Андерсон знали, что он прошел некую странную проверку.

Андерсон закатал рукав и сделал надрез, а Билли без колебаний приник губами к ране. Через несколько мгновений Крейн сказал:

– Этого достаточно.

Тогда Андерсон крепко перевязал руку платком, а Билли распрямился. Тонкая струйка крови стекала у него по подбородку. Его заставили повторить какие-то сумбурные заклинания на неизвестном языке. А затем Крейн вынул меховую ленту.

– Кушак, – сказал он. – Обвяжись им, Донн. А теперь ты должен преклонить колени и прочитать Pater noster[131] задом наперед. Лучше повторяй за мной.

А дальше случилось то, чего я, наверное, никогда в жизни не забуду. Билли не стал опускаться на колени, он встал на четвереньки, как животное, и запрокинул голову. Его русые волосы колыхались в лунном свете, а на лице появилось выражение освобождения и дикости, губы растянулись и обнажили зубы. Я стоял там, охваченный ужасом, и видел все своими глазами.

– Amen, Saeculorum Saecula in gloria[132].

Существо внутри круга сделало глубокий вдох. Теперь я не осмелюсь даже подумать, что это был за звук. Я решительно отказываюсь считать, что это мог быть не голос Билли, что внутри круга был не Билли, – его лицо ужасно исказилось причудливой игрой лунного света. Даже тогда, в минуту ужаса, я не позволил себе подумать так, но какое-то звериное предчувствие неведомого подсказало мне, что этот звук надо прекратить, если все мы хотим остаться в здравом уме, ибо с того момента, как мы его услышали, наша жизнь должна полностью перемениться. Андерсон тоже это понял, и, поскольку он всегда действовал быстрее меня, он шагнул внутрь круга, пока я стоял, примерзнув к месту от ужаса. Он был сильный парень и выволок Билли за пределы нацарапанной окружности, сорвал с него кушак. Билли рухнул кулем и разбил локоть о камень, капля крови просочилась в землю. Затем он встал и, нянча ушибленный локоть, сказал:

– Дик, ты свихнулся? Зачем ты это сделал, скажи на милость? Я из-за тебя так больно ударился!

А потом он внезапно повернулся к нему лицом и разразился истерическими рыданиями, упал на землю и лежал, содрогаясь всем телом, а мы втроем смотрели на него. Крейн, разумеется, заговорил первым*.

* Окончание отсутствует из-за слепого скудоумия редактора и печатника.

Перевод Е. Калявиной

Национальная игра

Брат спросил меня за завтраком:

– Сколько ранов ты набрал, когда в последний раз играл в крикет?

И я честно ответил:

– Пятьдесят.

Я хорошо помню этот случай, ибо именно так и было. В школе – ах! – теперь уже много лет назад – я был лишен привилегий шестого класса за непунктуальность или еще какое-то мелкое нарушение, и крикетный капитан моего дома – юнец, на сочувствие которого я едва ли когда-либо мог рассчитывать, – воспользовался моим унижением и поставил меня во главе игры, вполне уместно названной «Игрой отбросов». Я мрачно негодовал из-за такого разделения, но, между прочим, день оказался не так уж плох, как я ожидал. Прибыл только двадцать один мальчик, так что противостоять мне было некому. Я решил играть за обе команды, пока они отбивали. Таким образом я обеспечил себе отдых и час или около того увлеченно предавался чтению, войдя первым и не сумев пережить первый овер. Когда по самым разным причинам одна из команд полностью выбыла – судьей всегда был следующий бэтсмен, с нетерпением ожидающий своего иннингса, а посему обычно он весьма охотно откликался на самую нелепую жалобу, – я пристегнул пару щитков, принесенных новым мальчиком, хотя на них горячо претендовал уикет-кипер, и вышел отбивать. Вторая команда подавала не так хорошо, и, пропустив мяч-другой, я внезапно, к своему величайшему изумлению, ударил по нему с большой силой. Придя в восторг, я отбил еще раз, и еще. Филдинг был весьма нерешительный, раны накапливались. Я спросил у маркера, сколько я набрал, и тот ответил:

– Тридцать шесть.

Время от времени я менял боулеров, будучи по-прежнему капитаном одной из команд, и демонстративно осуждал тех, кто расслаблялся на поле. Вскоре я заметил у обеих сторон беспокойство и частое поглядывание на часы. «Эта игра не кончится, – положил я, – пока я не наберу пятьдесят». И практически тут же раздался крик: «Пятьдесят!» – и под бурные аплодисменты я позволил игре завершиться.

Такова история моего единственного спортивного достижения. Дослушав ее, брат сказал:

– Что ж, тогда надо бы тебе сыграть сегодня. Андерсон совершенно расклеился. Я везу команду в одну деревню в Хертфордшире – забыл название.

Я подумал о том, как много я слышал о славном деревенском крикете и о жизни, которой я никогда не видывал, и опрометчиво согласился.

– Наш поезд отправляется с вокзала Кингс-Кросс в девять двадцать. Такси прибудет через пять минут. Скорее собирай вещи.

В четверть десятого мы уже были на станции, и где-то около одиннадцати прибыл последний член нашей команды. Мы узнали, что деревня, в которой нам предстояло играть, называлась Торбридж. В половине первого мы с многочисленным багажом столпились на платформе Торбридж. Снаружи стояли два наемных «форда», и нам с тем парнем, что явился на вокзал последним, удалось отыскать водителей в «Лошади и телеге». Они были по большей части трезвы. Казалось, теперь все пойдет хорошо. Мой брат сказал:

– Отвезите нас на поле для крикета.

– Нету у нас поля для крикета, – грубо, – или как, а, Билл?

– Я слыхал, что в крикет вроде играют на выгоне у Бисли.

– Не-а, там в футбол гоняют.

– А-а-а, – очень лукаво, – но это ж зимой тока. А в крикет, мож,