О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

сейчас Карл совсем не выглядел деловым человеком. Кроткое сияние черных глаз и непредсказуемая улыбка были куда уместнее в Клондайке, где полно мечтателей, чем на высокогорье.

С самого утра Карл и Александра говорили и все не могли наговориться. Ее письма он не получил и узнал о несчастье из сан-францисской газеты месячной давности, которую подобрал в салуне. Прочитав краткий репортаж о суде над Фрэнком Шабата, Карл немедленно принял решение ехать и с того дня день и ночь мчался в Хановер на самых быстрых кораблях и поездах, какие только удавалось поймать, хотя его пароход все-таки задержался на два дня из-за плохой погоды.

Выйдя от миссис Хиллер, они вновь заговорили, словно и не прерывали беседу.

– Карл, но разве можно вот так внезапно уехать, бросив работу?

– Предусмотрительная Александра! – рассмеялся он. – Видишь ли, дорогая, мне посчастливилось иметь честного партнера. Я полностью ему доверяю. Да и вообще это его предприятие, а я участвую лишь потому, что он меня позвал. Весной мне нужно будет вернуться, и может быть, ты захочешь поехать со мной. Миллионов мы еще не заработали, однако начали хорошо, и есть смысл продолжать. Тем не менее эту зиму я хочу провести с тобой. Ты ведь не думаешь, что из уважения к Эмилю нам стоит подождать?

Александра покачала головой.

– Нет, Карл, я так не думаю. И уж конечно, не обращай внимания на Лу и Оскара. Сейчас они больше злятся на меня из-за Эмиля, чем из-за тебя. Говорят, я во всем виновата. Разрушила ему жизнь, отослав в колледж.

– Мне совершенно плевать на Лу и Оскара. Когда я узнал, что ты в беде и можешь во мне нуждаться, все переменилось. – Он искоса бросил неуверенный взгляд на крепкую, сильную подругу. – Только вот нуждаешься ли ты во мне, Александра?

Она положила ладонь ему на руку.

– Ты мне был страшно нужен, когда это случилось, Карл. Я плакала о тебе по ночам. А потом во мне все омертвело, и я стала думать, что ты, возможно, больше ничего для меня не значишь. Но когда вчера я получила твою телеграмму… Все стало как прежде. Кроме тебя, у меня никого нет на белом свете.

Карл молча сжал ее ладонь. Они шли мимо пустого дома Шабата, но не вдоль фруктового сада, а через пастбище, ближе к пруду.

– Ты понимаешь, Карл? – тихо продолжила Александра. – Мне не с кем было поговорить, кроме Айвара и Сигны. Говори со мной, пожалуйста. Ты понимаешь, как это могло произойти? Мог ли ты вообразить, что Мари Товески на такое способна? Я скорее позволила бы разрезать себя на мелкие кусочки, чем предала бы ее доверие!

Карл задумчиво посмотрел на сияющую гладь пруда.

– Может быть, она тоже чувствовала, что ее режут на кусочки. Уверен, она держалась изо всех сил – они оба держались. Вот почему Эмиль уехал в Мексику – и собирался уезжать вновь, не проведя дома и трех недель. Помнишь то воскресенье, когда я ездил с Эмилем на ярмарку при французской церкви? Мне тогда показалось, что они испытывают друг к другу что-то особенное, и я собирался поговорить с тобой об этом, но на обратном пути меня перехватили Лу с Оскаром, и я так разозлился, что позабыл обо всем на свете. Не суди строго, Александра. Присядь на минутку у пруда, я тебе кое-что расскажу.

Они сели на траву, и Карл поведал, как тем утром, больше года назад, видел Эмиля и Мари у пруда – какими молодыми, красивыми, полными жизни они казались.

– Такое иногда случается, Александра, я видел своими глазами, – горячо добавил он. – Бывают женщины, сеющие вокруг себя горе не оттого, что грешны, а просто потому, что слишком красивы, чересчур живы, переполнены любовью и ничего не могут с этим поделать. Люди тянутся к ним, как к теплому очагу зимой. Я чувствовал это в Мари, когда она была еще маленькой девочкой. Помнишь, как в тот день, когда она поделилась с Эмилем сладостями, все чехи толпились вокруг нее в восхищении? Помнишь желтые искорки в ее глазах?

Александра вздохнула.

– Да, ее невозможно было не любить. Думаю, бедняга Фрэнк даже сейчас любит ее, хотя настолько запутался, что любовь уже давно стала горше ненависти. Зря ты мне не сообщил, Карл, раз видел что-то подозрительное.

Он взял ее за руку и, улыбнувшись, терпеливо объяснил:

– Милая моя, это ощущалось в воздухе, как приближение весны или летней грозы. Я ничего не видел – просто в присутствии этих двух юных созданий кровь бежала по венам быстрее. Я чувствовал… как сказать?.. ускорившееся течение жизни. А когда уехал, описать это неуловимое, деликатное ощущение на бумаге было невозможно.

Александра печально взглянула на него.

– Я пытаюсь смотреть на вещи шире, чем раньше. Пытаюсь осознать, что все мы разные. Но почему, почему не Рауль Марсель или Ян Смирка? Почему мой мальчик?..

– Наверное, потому, что он был лучший. Как и она.

Солнце уже катилось к горизонту, когда Карл и Александра вновь вышли на тропинку. Стога на поле отбрасывали длинные тени, совы летели домой, поближе к норам луговых собачек. Когда друзья дошли до стыка двух пастбищ, по холму пронеслась галопом дюжина молодых жеребцов.

– Карл, – начала Александра, – я хочу с тобой поехать. Я не плавала с самого детства, с тех пор как мы пересекли океан. В первое время мне иногда снилась верфь, на которой работал отец, и маленький залив с лесом мачт… – Немного помолчав, она уточнила: – Ты не просишь меня уехать отсюда насовсем, правда?

– Конечно, нет, любимая. Думаю, я не меньше твоего понимаю, насколько тебе дорог этот край. – И Карл нежно сжал ее руку в своих.

– Да, он по-прежнему мне дорог, хотя Эмиля уже нет. Этим утром, когда поезд подъезжал к Хановеру, меня охватило чувство вроде того, что я испытывала, когда мы с ним в год засухи возвращались домой из речной долины. Я была рада вернуться – не зря прожила на высокогорье столько лет. Здесь повсюду великий покой и свобода… Выходя из тюрьмы, где сидит бедный Фрэнк, я думала, что уже никогда не почувствую себя свободной, а все же чувствую – только здесь.

– Ты сама не раз говорила, что принадлежишь этому краю, – негромко откликнулся Карл. – И теперь еще больше.

– Да, еще больше… Помнишь, ты как-то сказал, что на кладбище пишется одна и та же история? Только ведь пишем ее именно мы – так, как умеем.

Они остановились на холме, глядя на дом, ветряную