О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

На выезде из сарая вода пролилась на шею кобыле, та сердито тряхнула головой и решительно побежала вверх по склону, поскальзываясь на размокшей земле. В дождливой темноте было не разглядеть пути, поэтому Айвар полностью доверился лошади Эмиля и лишь направлял ее в нужную сторону. Выехав на равнину, он свернул с раскисшей дороги на поросшую дерном землю, где лошадь могла бежать, не скользя.

Когда они достигли кладбища, буря улеглась, а ливень превратился в мелкую морось. Земля и небо, дымчато-черные, сливались друг с другом, словно волны. Айвар остановился у калитки и поднял фонарь. От белого надгробия Джона Бергсона отделилась белая фигура. Старик спрыгнул на землю и бросился к ней, крича:

– Госпожа, госпожа!

Александра поспешила навстречу и положила руку ему на плечо.

– Tyst![16] Айвар, не волнуйся. Мне жаль, что я всех напугала. Не заметила грозу, пока она не грянула, а бороться с ветром не было сил. Хорошо, что ты приехал. Я так устала, что не знала, как добраться до дома.

Айвар поднял фонарь повыше и посмотрел ей в лицо.

– Gud![17] Вы сейчас любого напугаете – похожи на утопленницу. Как можно было себя до такого довести, госпожа!

Ворча, он помог хозяйке влезть в телегу и укутал сухими покрывалами, на которых сидел. Александра с улыбкой принимала его хлопоты.

– Что проку, Айвар, все равно я насквозь промокла! Но теперь не так холодно. До чего же я устала и окоченела… Спасибо, что приехал.

Старик развернул кобылу и пустил ее рысью. Скользя по мокрой земле в мрачных грозовых сумерках, она взбивала в воздух фонтаны грязи.

– Айвар, думаю, мне полезно было промерзнуть, – заговорила Александра. – Я больше не стану так страдать. Когда настолько приближаешься к мертвым, они кажутся реальнее, чем живые. Все мысли о мирском уходят. С тех пор как погиб Эмиль, в дождливые дни мне делалось особенно тяжело. А теперь, когда я побыла под дождем вместе с ним, мне уже не страшно. Когда промерзнешь насквозь, дождь дарит физическое наслаждение, как в детстве. Тебя уносит в темноту, царившую вокруг до твоего рождения, ты ничего не видишь, зато все чувствуешь, понимаешь и не боишься. Может быть, так ощущают себя мертвые. Если они испытывают что-нибудь, то наверняка старые чувства, знакомые еще до рождения, уютные, как родная постель в детстве.

– Это дурные мысли, госпожа. Мертвые в раю, – с упреком сказал Айвар и повесил голову: Эмиль-то уж вряд ли попал в рай.

Когда они добрались до дома, в гостиной пылал камин. Сигна раздела Александру и сделала ей горячую ванну для ног, пока Айвар заваривал на кухне чай с имбирем. Она уже лежала в постели, укутанная в теплые одеяла, когда он принес чай и проследил, чтобы госпожа все выпила. Сигна попросила разрешения переночевать на кушетке за дверью спальни. Александра терпеливо сносила их заботу, но испытала облегчение, когда они потушили лампу и ушли. Оставшись одна в темноте, она впервые задумалась, не устала ли от жизни. Все физические аспекты существования казались ей болезненными и мучительными. Она желала освободиться от тяжелого, ноющего тела. Желать было тоже тяжело – хотелось освободиться и от этого.

Пока Александра лежала с закрытыми глазами, к ней с особой отчетливостью вернулась фантазия юности о том, как некто могучий берет ее на руки и легко уносит. На этот раз он оставался с ней долго и унес очень далеко. В его руках она забыла о боли. Когда он вновь уложил Александру на кровать, она открыла глаза и впервые в жизни ясно увидела его, хотя в комнате было темно, а лицо скрывал белый капюшон. Он стоял в дверях, слегка наклонив голову. Мощные плечи, казалось, могли выдержать вес целого мира, а темная кожа на обнаженном правом предплечье лоснилась, отливая бронзой, и Александра почувствовала, что это рука самого могучего из всех любовников. Теперь она понимала, кто он и куда ее унесет. Решив, что это ее полностью устраивает, она заснула.

Наутро Александра проснулась с жестокой простудой и больным плечом. Несколько дней пролежала в постели и за это время твердо решилась ехать в Линкольн, чтобы повидаться с Фрэнком Шабата. Его осунувшееся лицо и безумный взгляд преследовали ее с последней встречи в суде. Разбирательство продолжалось всего три дня. Фрэнк сдался полиции в Омахе и признался в непредумышленном убийстве без злого умысла. Огнестрельное оружие, разумеется, послужило отягчающим обстоятельством, и судья вынес самый строгий приговор: десять лет тюремного заключения. Теперь Фрэнк находился в тюрьме штата, откуда его должны были перевести через месяц.

Александра понимала, что Фрэнк – единственный, для кого она может сделать хоть что-нибудь. Из всех причастных он был виновен в наименьшей степени, а понес самое тяжелое наказание. Порой она чувствовала, что сама виновата куда больше Фрэнка – ведь с тех пор, как Шабата поселились на соседней ферме, она не упускала случая свести Мари и Эмиля. Зная, что Фрэнк не любит помогать жене по мелочам, Александра то и дело посылала брата что-нибудь вскопать, посадить или сколотить для Мари. Ей хотелось, чтобы Эмиль как можно больше времени проводил в компании умной молодой женщины, выросшей в городе, поскольку это явно способствовало улучшению его манер. Она знала, что брат привязан к Мари, но даже не догадывалась, что он может питать к соседке иные чувства, чем сама Александра. Ей ни разу не приходило в голову, что это может быть опасно, хотя теперь она удивлялась своей недальновидности. Не будь Мари замужем – о да, она держала бы ухо востро! Однако та была женой Фрэнка, и для Александры это ставило точку во всех вопросах, а то, что Мари красива, импульсивна и всего на два года старше Эмиля, не имело для нее никакого значения. Эмиль хороший мальчик, а замужними женщинами интересуются только плохие.

Теперь Александра в полной мере осознала, что Мари – это все-таки Мари, а не просто «замужняя женщина». При мысли о ней сердце порой переполняла болезненная нежность. Тем утром, увидев их в саду, Александра сразу все поняла. Об этом красноречиво говорили их позы – голова Мари, склоненная Эмилю на плечо. Как могли они не полюбить друг друга? Как Александра могла этого не предвидеть? Холодное, нахмуренное лицо Эмиля и довольное лицо Мари поразили ее даже в первом потрясении сокрушительного горя.

Дни, праздно проведенные в постели, в полной телесной расслабленности, дали Александре возможность все спокойно обдумать – впервые с тех пор, как не стало