О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

авторитетного советчика. Мари, младшая дочь от второй жены, была его любимицей. Ей едва минуло шестнадцать, и она оканчивала старшую школу в Омахе, когда из Старого Света приехал Фрэнк Шабата и вскружил голову всем чешским девушкам. Он быстро стал звездой местного общества. Любо-дорого было посмотреть на него по воскресеньям, когда он, нарядный, в брюках, аккуратно заправленной рубашке, синем сюртуке, шелковом цилиндре и перчатках фланировал по улицам с тросточкой в руке. Высокий, светлокожий, с великолепными зубами и коротко стриженными соломенно-желтыми волосами, он был образчиком мужской красоты. Слегка презрительное выражение лица вполне приличествовало молодому человеку с хорошими связями, чья мать владела фермой в долине Эльбы. В голубых глазах часто сквозила странная неудовлетворенность, и каждая юная чешка приписывала это своему очарованию. Манера медленно вынимать из нагрудного кармана батистовый платочек, потянув за уголок, придавала юноше чрезвычайно меланхоличный и романтический вид. Фрэнк поочередно ухаживал за каждой из достойных внимания чешских девушек, но в обществе маленькой Мари Товески извлекал платок из кармана подчеркнуто медленно, а закурив сигару, бросал спичку особенно эффектно. Всякий без труда мог догадаться, что гордое сердце попалось в сети.

Однажды воскресным днем в середине лета Мари, уже окончившая школу, повстречалась с Фрэнком на пикнике и до самого вечера каталась с ним на лодке, а вернувшись домой, пошла прямиком к отцу в кабинет и объявила, что обручена. Старик Товески курил трубку на сон грядущий. Выслушав заявление дочери, он тщательно закрыл пробкой пивную бутылку и только после этого дал волю ярости, обозвав Фрэнка Шабата напыщенным бездельником.

– Что же он не работает, как остальные? Ну конечно, ферма в долине Эльбы! А как же выводок братьев и сестер? И вообще, это ферма его матери! Отчего же он ей не помогает? Мне ли не знать, как она в пять утра тащит на тележке навоз – удобрять капусту? Разве я не видел, какие у Эвы Шабата руки? Как натруженные копыта у старой клячи, вот какие! А этот юнец разгуливает в кольцах и перчатках! Обручились они! Тебя слишком рано выпустили из школы, в этом все дело. Отправлю тебя к сестрам Святого Сердца в Сент-Луис – уж они научат уму-разуму!

Сказано – сделано: буквально на следующей неделе Альберт Товески отвез бледную заплаканную дочь в монастырь. Увы, отобрать нечто у Фрэнка было вернейшим способом разжечь в нем желание. Он добился разрешения проститься с Мари перед отъездом, и если до тех пор был влюблен лишь наполовину, то теперь убедил себя не останавливаться ни перед чем. В монастырь Мари увезла под обивкой сундука плоды его славных трудов: целую дюжину фотографий Фрэнка во всех мыслимых позах, выражающих любовное томление. Имелась там и маленькая круглая фотография, чтобы вставить в крышку часов, и снимки для украшения стены или туалетного столика, и даже длинные узкие карточки в виде закладок. Не одно изображение прекрасного джентльмена порвала на мелкие кусочки разгневанная монахиня перед уроком французского.

Мари томилась в монастыре целый год, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. На следующий же день она встретилась с Фрэнком Шабата на вокзале Сент-Луиса, и влюбленные пустились в бега. Старику Товески ничего не оставалось, как простить дочь. Он купил для нее ферму в любимом с детства краю, и так история Мари вплелась в историю высокогорья. К тому времени, когда Карл Линструм наконец приехал навестить Александру, чета Шабата жила на его бывшей ферме уже пять лет. Дела у Фрэнка шли лучше, чем можно было ожидать. Он набросился на землю с дикой энергией. Лишь раз в год ездил на одну-две недели развеяться в Гастингс или Омаху, а потом вновь брался за дело и трудился с нечеловеческой силой. Работал он хорошо, а если жалел себя, то было его личное дело.

VIII

После ухода гостей, ближе к вечеру, полил дождь. Фрэнк допоздна засиделся за воскресными газетами. Один из Гульдов разводился[11], и он воспринял это как личное оскорбление. В статье о семейных неурядицах молодого богача всеведущий редактор красочно описывал его карьеру – от суммы доходов до предполагаемых способов их растраты. По-английски Фрэнк читал медленно, и чем больше узнавал, тем сильнее раздражался. Наконец, гневно фыркнув, он отшвырнул газету и обратился к своему работнику, который читал другую ее половину:

– Господи! Мне бы этого сопляка в поле – уж я бы ему показал! Вот послушай, куда он девает деньги. – И Фрэнк принялся перечислять экстравагантные траты молодого Гульда.

Мари вздохнула: и почему она должна мучиться из-за Гульдов, всего им, конечно, доброго? Она терпеть не могла воскресные газеты. Новости из мира богатых приводили Фрэнка в неистовство. Он имел неисчерпаемый запас историй о преступлениях и безумствах богачей, о том, как они направо-налево подкупают судей и чуть что стреляют в своих дворецких. Фрэнк разделял многие идеи Лу Бергсона, и вдвоем они были главными политическими агитаторами округа.

Следующее утро выдалось ясным и солнечным, однако Фрэнк заявил, что земля слишком сырая для пахоты, и ускакал в Сент-Аньес – развеяться в салуне Мозеса Марселя. После его отъезда Мари вышла на заднее крыльцо, чтобы заняться маслом, и загляделась: свежий ветер нес по небу пушистые белые облачка, фруктовый сад искрился в солнечных лучах. Положив руку на крышку маслобойки, она с тоской смотрела на беззаботную игру листвы, когда в воздухе зазвенел веселый звук, с каким коса трется о точильный камень. Встрепенувшись, Мари бросилась в дом, переоделась в короткую юбку, сунула ноги в мужние башмаки и, подхватив жестяное ведро, выбежала в сад.

Эмиль уже вовсю косил, желтые холщовые гамаши и штаны цвета хаки были до колен забрызганы травяным соком. Увидев ее, он остановился и утер пот со лба.

– Я не стану тебе мешать, Эмиль! Пойду наберу ягод. После дождя все такое красивое, правда? Ах, как я рада, что ты наконец скосишь траву! Когда ночью пошел дождь, сразу подумала, что ты, может быть, сегодня придешь. Меня разбудил ветер – такой страшный, правда?.. Ты только понюхай этот шиповник! После дождя всегда так сильно пахнет. В этом году ужасно много шиповника – наверное, из-за дождей. А его тоже придется скосить?

– Придется – если ты, конечно, дашь мне косить, – поддразнил Эмиль. – Что с тобой сегодня? Отчего так взбудоражилась?

– Разве взбудоражилась?.. Наверное, тоже из-за дождя. Поразительно, как быстро все растет. А еще я взволнована тем, что ты наконец скосишь траву! Пожалуйста, оставь шиповник напоследок, раз уж его придется срезать. Не весь, конечно, а там,