За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Луна, бывшая на исходе первой четверти, взошла над церковным двором; та же самая молодая серебряная луна, что со скептицизмом взирала на Уорстед-Скейнс, еще когда проповедовал первый из Бартеров, а первый из Пендайсов вел дела в поместье. Та же самая луна, что – безмятежная, дивная – взойдет опять, когда упокоится последний Бартер и последний Пендайс, и – так и быть! – сквозь лилово-розоватый эфир процедит на их надгробия толику сияния.

«Озадачу Стедмена – пускай займется этим участком. Во-первых, его надо расширить; во-вторых, надгробия обновить: им лет по полтораста, буквы совсем стерлись. Пожалуй, с надгробий-то и начнем».

Преподобный двинулся лугом по тропе прямо к дому сквайра.

День угас, и только лунные лучи освещали некошеную траву.

В усадьбе нараспашку стояли застекленные двери столовой, ведшие в сад; сквайр сидел один, над тарелкой с остатками фруктов; мрачные мысли теснились в его мозгу. По обе стороны от сквайра, словно прикрывая его с флангов, сурово глядели изображения почивших Пендайсов; напротив, над дубовым буфетом, уставленным серебряной посудой, на эту молчаливую компанию взирала его супруга, по обыкновению чуть удивленно вскинув тонкие брови.

Сквайр поднял голову:

– А, Бартер! Как ваша жена?

– Неплохо, с учетом обстоятельств.

– Рад слышать. Она у вас крепкая, выносливая на диво. Что будете пить – портвейн или кларет?

– Бокал портвейну, благодарю вас.

– То-то вы нынче испереживались. Я знаю, каково оно. Мы, нынешние, не чета нашим отцам; вот было поколение, вот нервы! Когда матушка моя разрешалась Чарлзом, отец весь день провел на охоте. Зато когда моя жена производила на свет Джорджа, я буквально извелся! – Сквайр умолк, но тут же поспешно добавил: – Впрочем, вы-то, наверное, к таким делам привыкли.

Мистер Бартер нахмурился.

– Сегодня я шел через Колдингем, – сказал он. – И встретил Уинлоу. Он справлялся о вас.

– Уинлоу! Славная женщина его супруга. У них, кажется, всего один сын?

Священник поморщился и вдруг выпалил:

– Уинлоу сказал мне, что Джордж продал жеребца.

Сквайр изменился в лице и с подозрением уставился на мистера Бартера, однако тот внимательно изучал свой бокал.

– Продал жеребца! Что это значит? Надеюсь, Уинлоу изложил вам причины, Бартер?

Священник допил портвейн.

– О причинах, Пендайс, я никогда не спрашиваю, если дело касается завсегдатаев тотализатора. Такие субъекты действуют, мне кажется, наобум, и понимания у них не больше, чем у бессловесных тварей.

– У игроков – конечно, – возразил мистер Пендайс. – А Джордж-то здесь при чем?

На мгновение глаза преподобного блеснули усмешкой. Он поджал губы.

Сквайр вскочил:

– Говорите, Бартер!

Священник покраснел. Разносить слухи ему претило: конечно, слухи о мужчинах; женщины – совсем другое дело. И совершенно так же, как во время визита к Беллью, он проявлял крайнюю осторожность в выражениях, боясь указать на Джорджа, так и теперь он стал запираться:

– Нет-нет, Пендайс, я ничего не знаю.

Сквайр забегал по комнате, а мистер Бартер почувствовал шевеление возле ног. Это спаниель Джон вылез из-под стола и застыл в луже лунного света. В нем, поднявшем исполненный трагизма взор на мистера Пендайса, как бы воплотилась сама идея раболепия пред тем, в чьей власти находится поместье. «Ну вот опять, – говорили собачьи глаза. – Нет мне покоя и, видно, не будет!»

Молчание нарушил сквайр.

– Я всегда полагался на вас, Бартер, как на родного брата. Ответьте же: во что впутался Джордж?

«В конце концов, – подумал преподобный, – сквайр ведь его отец!»

После чего выдал:

– До меня всего лишь докатился слушок, а сам я ничего не знаю, так вот, говорят, что Джордж проиграл крупную сумму. По-моему, это просто досужие домыслы. Никогда не верил и не верю сплетням. А если Джордж и продал жеребца – тем лучше: вперед не будет искушения.

Хорас Пендайс не отвечал. Единственная мысль билась в его потрясенном, охваченном яростью сознании: «Мой сын – игрок! Уорстед-Скейнс – в руках игрока!»

Священник поднялся.

– Это только слухи. Не берите в голову. Лично я не верю, будто Джордж мог так сглупить. А сейчас мне пора к жене. Доброй ночи.

И мистер Бартер, маскируя неловкость частыми кивками, удалился тем же путем, каким и вошел – через застекленную дверь.

Сквайр же не мог двинуться с места.

Игрок!

Для мистера Пендайса, который не отделял себя от Уорстед-Скейнс, который держал дела поместья в уме, даже когда не думал о них целенаправленно, который не воспринимал сына иначе как наследником этой земли, который более всего страшился перемен, – для мистера Пендайса не было слова ужаснее. Игрок! Ему и в голову не приходило, что его бесценная система хоть сколько-нибудь повинна в поведении Джорджа. Мистеру Парамору он заявил: «Никакую систему я к нему не применял. Я вообще не сторонник систем!» Он просто воспитывал сына как джентльмена. Он предпочел бы, чтобы Джордж служил в гвардии, но Джордж провалился на экзамене; он предпочел бы, чтобы Джордж, чем вести пустую жизнь в Лондоне, посвятил себя поместью, женился и родил сына, а он и этого не сумел. Мистер Пендайс посодействовал Джорджу, когда тому взбрело встать под знамена территориального полка и записаться в члены «Клуба стоиков». Что еще мог он предпринять, дабы сын его не поступал неподобающим образом? И вот Джордж – игрок!

Единожды сделавший ставку никогда не остановится!

И сквайр, подняв глаза на стену, бросил в лицо жене:

– Это все твоя кровь!

Ответом ему был кроткий взгляд.

Мистер Пендайс резко отвернулся и покинул комнату. Дверь захлопнулась прямо перед носом спаниеля Джона, который с некоторых пор не мог поспеть за хозяином. Бедняга стоял и принюхивался – не придет ли кто, не выпустит ли его.

Мистер Пендайс прошагал в свой кабинет, отпер ключом ящик бюро, достал документы и надолго замер над ними. Документов было три: черновик завещания мистера Пендайса; перечень участков, сдаваемых в аренду, с указанием площади (в акрах) и размера арендной платы; копия соглашения, по которому поместье перешло к мистеру Пендайсу после женитьбы. На этот-то документ, полный горчайшей иронии, мистер Пендайс взирал долее всего. Текст он не перечитывал, а в голове его вертелось: «Отмены майората не добиться – так сказал Парамор! Игрок!»

Уже упомянутая «косность», обычная в обитателях нашего странного мира, а сквайру свойственная более, чем прочим, являлась не столько чертой его характера, сколько определителем его мыслей и поступков. Сквайр жил во власти инстинктивного страха перед неизвестным, на подсознательном уровне боялся взглянуть на что бы то ни было с новой точки зрения и привычно веровал в прецедент. «Косность» состояла в близком родстве с его самым главным