Не слушай море - Мельцер Саша

– Елизаров, стой!

Алиса остановилась первой, и я вместе с ней. Меня окликнули из-за спины, и я невольно повернулся. Нас догоняла девушка, совсем запыхавшаяся. Она была с третьего курса, училась на инструментальном факультете, и я знал ее только потому, что она участвовала в октябрьском отчетном концерте.

– Да? – удивленно спросил я. – Как тебя…

– Таня. – Она недовольно цыкнула, словно каждый в консерватории должен был знать ее имя. – Можно тебя на пару слов?

Алиса выпустила мою руку и пошла дальше по коридору, больше не оборачиваясь. Показалось, что в ее походке было нечто обиженное – так зло невысокие каблучки стучали по каменному полу. Только эха слышно не было: слишком уж людный коридор.

– Что ты хотела? – Я недоумевал, когда девушка взяла меня под локоть и отвела в сторону.

– Я один из редакторов нашей студенческой газеты, – вздохнула она. – Хотела извиниться перед тобой. Мы не должны были так, не разобравшись…

Я поджал губы. Всё они хотели, просто теперь пытались утихомирить разгоревшееся вокруг ситуации пламя. Некоторые студенты выступили в мою защиту, а газетенку обвинили в клевете и пустословии.

– Плевать, – хмыкнул я. – Вы все равно это уже сделали. Так какой смысл сейчас давать заднюю? Стояли бы уже на своем…

– Понимаю, ты обижен, но мне действительно стыдно. И многим из редакции тоже. – Таня покачала головой. – Может, хочешь знать, кто стал источником информации?

Таня точно хотела загладить вину, думая, что, выдав источник информации, сможет обелить себя в моих глазах. Газета давно в них упала: я не останавливал разгоравшуюся в консерватории вражду, но и не участвовал в ней. Мне было все равно: куда важнее были сирены и смерти студентов, чем мое темное, но уже приоткрытое для всех прошлое.

– Не интересно, – вздохнул я.

– Серьезно? – Таня аж рот разинула. – Не интересует, кто мог тебя предать?

– А тебе кажется, что меня предали? – насторожился я.

– Когда друг рассказывает такое о своем друге – конечно, это предательство! – Она так распалилась, что у нее даже покраснели щеки. А на звонкий голос Тани обернулись пара человек.

– Алиса? – Не желая верить, я сделал шаг назад. Но это имя первым всплыло в моей голове как самое очевидное.

Таня нахмурилась.

– При чем здесь Алиса? Тебя слил Мишель.

Стены будто покачнулись, и я ощутил себя вне пространства. «Он это по Алисиной указке, – решил я, мгновенно оправдывая друга. – Точно, по Алисиной. Сам бы не стал». Моргнув несколько раз, я наткнулся на недоуменный взгляд Тани.

– Точно?

– Куда уж точнее, – поморщилась она. – Понятия не имею, где он это достал. Но Мишель – ректорский протеже. Он всегда знает чуть больше, чем все остальные, паршивец.

В ее голосе мелькнули яркие, легко узнаваемые ноты зависти. За Мишеля хотелось вступиться, но я не стал, пытаясь понять его поступок. Руки сами собой сжались в кулаки. «Этого не может быть», – назойливо билось в голове. Я ему верил: Мишель был единственным, кому я рассказал про сирен. Даже Алисе не рассказывал – только ему, вопреки предупреждениям Крис.

«Он не мог меня предать», – твердило сердце. «Ты предан», – с издевкой констатировал мозг.

– Спасибо, – бросил я. – Ты его, случайно, не видела?

– Кажется, курил в туалете. Можешь проверить. – Таня небрежно отмахнулась. – Хотя звонок на пары уже был. Может, свалил.

Благодарно кивнув, я не стал задерживаться больше. Обогнув Таню, я решительно зашагал по коридору в направлении той самой уборной, где мы недавно курили вместе. Шаги эхом отлетали от стен и становились все быстрее по мере того, как я приближался к туалетной комнате. Сразу после поворота запахло сигаретным дымом. Значит, Мишель либо все еще здесь, либо только ушел.

Я распахнул дверь туалета, он невозмутимо сидел на подоконнике, развернувшись ко мне в профиль. Мишель напоминал древнегреческую статую искусного скульптора – его греческий нос, тонкие черты лица и остро выступающие скулы ярко выдавали точеное благородство. Я лихорадочно соображал: что сказать? Бросить обвинения в лицо? Вежливо поинтересоваться? Терпеливо и мягко надавить? Мишель разве что вальяжно голову ко мне повернул, когда увидел, что я вошел.

– Родя. – Он с кошачьей улыбкой отсалютовал мне ладонью. – Розовую или желтую?

– Желтую. – Я вытащил из его пачки сигарету, хрипло выдохнув. В зубах Мишель сжимал голубую.

– Чего такой?

– Какой?

– Озадаченный, – хмыкнул он. – И загадочный. Тебе стала доступна тайна сирен и ты хочешь ею поделиться?

Его слова больно кольнули под ребрами. То, что Алиса – сирена, он наверняка знал. Или, с нацепленным на шею жемчужным ошейником, Эйдлен не видел ничего вокруг?

– Тебе лучше знать, – я легко подцепил пальцем жемчужную нитку на его шее и чуть потянул, – чьи подарки ты принимаешь. Это же их, да?

Мишель отпрянул и хлестко ударил меня по руке. Я тут же ее отдернул, чуть не порвав леску, на которой вплотную друг к другу держались жемчужины.

– Не трожь, – рыкнул он. – Это точно тебя не касается.

Его взгляд полыхнул враждебностью, и я даже отпрянул – так, словно Мишель меня толкнул. Он плохо сдерживал раздражение: ноздри раздувались, а губы искривились так, словно Эйдлен выражал по отношению ко мне крайнее пренебрежение.

– Зачем ты это сделал? – тихо спросил я. – Откуда ты вообще узнал обо мне что-то?

– Птичка на хвосте принесла, – сладко пропел он. – Когда у тебя есть связи с ректором, то нет ничего невозможного. А в Москве много об этом говорили, да? Чуть-чуть копнув, я нашел парочку журналистских расследований, даже на телевидении было… Твоя мама, наверное, очень расстроилась, почти лишившись должности?

Я сжал кулаки: любое упоминание о матери вызывало у меня подобную реакцию. Мне не хотелось ничего о ней слышать – предателей я не любил даже больше, чем трусов и лгунов.

– По-моему, она от тебя отказалась. Сослала сюда… Стесняется. Жаль, Московская консерватория много потеряла… Но это хотя бы объясняет, почему такой талантливый вокалист вернулся в Морельск. Честно, я даже не рассчитывал на столь богатый улов, когда копал под тебя.

Мишель затянулся и тонкой струйкой выпустил дым прямо в приоткрытую форточку. Я так сильно сжал зубами сигарету, что чуть не раскусил фильтр. На подоконнике валялась эйдленовская «зиппо», и я, подхватив ее, прикурил. Говорят, что никотин помогает справиться с волнением, но у меня только сильнее затряслись руки. В голове тоже помутнело, ухмылка Мишеля смазалась. Я ухватился за подоконник, испытывая острое желание полезть в драку, хотя после Москвы конфликты предпочитал решать миром.

– Замолчи, – просипел я. – Зачем?

– Ты был мне интересен, – протянул Мишель, сползая с подоконника и вставая на ноги. – Здесь все так скучно, однообразно. Одни и те же лица, одни и те же люди… Скукота. Я хотел развлечься.

– Ты…

Мишель жестом попросил замолчать.

– Только давай без этого, ладно? Без вот этих сопливых высокопарных фразочек в духе «ну я же тебе верил» или «ты предатель, Мишель», ладно?

– Но ты предатель! – Я ткнул его в плечо. – Эйдлен, ты сволочь. Я же считал нас друзьями…

– Мы и есть друзья, Родион. – Его вкрадчивый голос будто щекотал мне душу. – Просто теперь у тебя нет тайн, а я помог тебе в них сознаться. Жить легче, когда ничего не скрываешь, да?

Качнув головой, я присел на подоконник. Ярость клокотала в грудной клетке – и скоро она точно захочет выйти наружу. Из форточки дул ноябрьский ветер, и оттого в туалете было холодно. По моим рукам, скрытым толстовкой, бежали мурашки. Но я не мог понять – от пронизывающего ветра или от леденящего душу предательства.

– Это она тебе приказала?

– Кто? – Он недоуменно качнул головой. – О, нет, Алиса в тебе души не чает. Я же говорил, мне стало скучно. Извини, если обидел.

Он весело хлопнул меня по плечу, и от неожиданности я чуть не выронил сигарету. Подхватив кожаную сумку, Мишель одним движением забросил ее на плечо и, махнув мне напоследок, плавно пошел к выходу. Его бесшумные шаги заставили меня на мгновение застыть: я даже не понимал, как может он так тихо идти. Но скрип открываемой двери вывел меня из оцепенения.