Живое свидетельство - Ислер Алан


Живое свидетельство читать книгу онлайн
Знаменитый художник Сирил Энтуисл — непревзойденный лгун, эгоцентрик, ходок, после войны написавший цикл картин об ужасах Холокоста, а ныне антисемит и враг Государства Израиль — на склоне лет поручает написать свою биографию еврею Стэну Копсу. Копс, ученый, признанный во всем мире мастер биографического жанра, специализировался на книгах о жизни английских, правда, давно умерших художников.
О событиях романа рассказывает писатель Робин Синклер, чья мать была любовницей и моделью Энтуисла в его лучшие и самые плодотворные годы. К тому же Синклер уже лет сорок знаком с Копсом. Вдобавок вся троица очарована соблазнительной Саскией Тарнопол.
Повествуя о сложных перипетиях жизни этой троицы, Синклер рассказывает и о том, чему не один десяток лет был свидетелем, и о том, о чем лишь догадывается.
Алан Ислер, исследуя, насколько достоверны так называемые факты, запечатлевшиеся в памяти свидетелей, истории и биографии, и мастерски сочетая комедию и трагедию, создал великолепный сатирический роман.
— Ты составила договор, милая, но до конца ли ты его поняла? У меня этот подлец Энтуисл в руках, весь, с потрохами. Пусть сукин сын хоть в суд подает. Придется ему подождать, пока я буду в состоянии продолжить. А это случится очень скоро. Скажи ему, пусть изучит договор. Там все прописано.
Когда наш чреватый взрывами ланч закончился, Саския увезла Стэна опять немного поспать. Он и впрямь выглядел усталым — как дирижер, который слишком уж выложился под конец очередного бурного, идущего на коду пассажа. Джером предложил мне прогуляться по поместью, но я отказался, сославшись на все тянущийся джетлаг. Чего я хотел, так это переговорить наедине с Саскией — подготовиться по мере возможности к жесткому разговору, которого ждал от Стэна. Но она не вернулась, так что я тоже подремал, устроившись в глубоком, мягком кожаном кресле перед портретом покойной Полли Копс.
Меня разбудила миссис X.: деликатно покашляла у меня за спиной, а когда я пошевелился, подошла ко мне.
— Мистер Стэн Копс хочет вас видеть, сэр. Он в кабинете.
— Ага, — пробормотал я, еще не выпутавшись из пленительного сна.
— Полагаю, он ждет вас именно сейчас, сэр. — Кажется, голос ее чуть дрожал.
— Который сейчас час? — спросил я, с трудом поднимаясь из кресла.
— Начало пятого. Вас проводить в кабинет?
Мы вышли из комнаты, прошли через огромный холл и оказались перед деревянной дверью, миссис X. в нее постучала.
— Войдите, — отозвалась Саския.
Она лежала, соблазнительно устроившись на диване, подогнув уже располневшие ноги, в одной руке — блокнот, в другой — уже нацеленный карандаш. На ковре перед ней выстроились в ряд три синие картонные коробки без крышек. Стэн за огромным столом казался почти карликом, локти он поставил на стол, руки сцепил под подбородком. Он был в очках, и из-за световых бликов в стеклах выражения глаз было не разглядеть. Я снова оказался в Кронин-Холле, в кабинете директора, в ожидании порки.
— А, Робин, вот и ты, — сказала Саския, словно я оказался здесь случайно, но был желанным гостем. — Проходи. Миссис X., спасибо.
Миссис X. собралась выйти.
— Погодите, — сказал Стэн. — В ведерке лед есть?
— Нет, сэр. Я обычно кладу его в половине шестого.
— Давайте жить рискованно, ладно, Хрошовски? Подайте его на час раньше, а?
— Конечно, сэр.
— И проверьте, раз уж вы тут, есть ли «Доктор Пеппер».
Миссис X. подошла к бару, наклонилась к холодильнику, заглянула в него.
— Робин, давай, усаживайся, — бодро сказала Саския.
Она показала на стул, стоявший наискосок от массивного стола. Если Саския и Стэн образовывали основу равнобедренного треугольника, то я был его вершиной.
Миссис X. насыпала кубики льда в ведерко, поставила его на барную стойку.
— Здесь еще полдюжины банок «Доктора Пеппера», сэр.
— Ладно, ладно, — нетерпеливо махнул рукой Стэн.
— Спасибо, — сказала Саския с кислой улыбкой.
Миссис X. вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь.
— Так… — обратился ко мне Стэн.
— Сказал бедняк, — бодро закончила фразу Саския — видно, хотела разрядить обстановку.
— Значит, ты не слишком хорошо знаешь Сирила Энтуисла, да? Ваши пути иногда пересекались? Вы настолько близки, что ты называешь его Сирилом, но только по свойственной англичанам фамильярности, да?
Похоже, Стэн хотел расхохотаться, но из вежливости сдерживался.
Было очевидно, что он готовит мне западню, но я уже не мог выбраться оттуда, куда сам себя загнал.
— Да, пожалуй, можно и так сказать.
— И, разумеется, будучи подростком, ты и не догадывался, что он трахает твою мать? «Мамулю», ты ведь так ее называл, да?
Он самым мерзким образом подчеркнул слово «трахал», а слово «мамуля» в этом контексте прозвучало совсем по-идиотски.
— Господи, о чем ты?
Стэн не дал себе труда ответить, только махнул рукой на коробки.
— Давайте-ка выпьем! — предложила Саския и вскочила с дивана. — Робин, тебе односолодового? «Глен Макточис» подойдет? Я буду джин с тоником. А ты, дорогой?
— «Доктор Пеппер», естественно. Ты же знаешь, я на дормидоле. Или хочешь меня угробить?
Саския отреагировала на это как на шутку. То есть рассмеялась.
— Ну, в следующий раз буду умнее.
— Робин, у тебя есть причины что-то от меня утаивать? Мы ведь вроде старые друзья. — Глаз его за бликующими стеклами очков видно не было.
— Держи, Робин, — Саския протянула мне виски.
— Так, значит, мамуля была леди Смит-Дермотт? Леди, никак не меньше. Так-так-так. Она была красотка. Ее портреты я, разумеется, видел. Саския, ты не обижайся, но я бы и сам от такой не отказался. — Он взял поданный ему стакан газировки. — Спасибо, милая. Три кубика, да?
Я встал — я был оскорблен, с трудом верил, что услышал то, что услышал.
— Пожалуй, мне пора откланяться.
— Садись, Робин. Приношу свои извинения. Ну же, я тебя умоляю, прости. Ох! Ну что на меня нашло? Но слушай, друг, это ты на Сирила злобься, а не на меня. Мир и дружба, ладно?
И жалкий больной ублюдок протянул мне руку через стол.
Очень занятно было снова наблюдать, как Стэн с формальной, грамотной, по-американски псевдо-аристократичной речи перешел на нью-йоркский расхлябанный жаргон.
— У меня с Сирилом Энтуислом проблема, — сказал Стэн. — Точнее, так: у меня целый ворох проблем. — Он взглянул на меня — в стеклах очков застыла пустота. — Скажи, ты этому типу доверяешь? Я имею в виду: «Что есть истина?», балагуря, изрекал Энтуисл. К нему ключа не подобрать. Вот у него дневники, бумаги всякие, письма от разных людей, весьма известных. Саския, милая, покажи ему письмо Каррингтон.
Саския стала рыться в одной из коробок.
— От Доры Каррингтон, — добавил Стэн. — Она еще увивалась за Литтоном Стрэчи. Вот идиотка, да? Я про то, что мужского в нем было — как в папессе Иоанне. Так вот, это письмо она написала Энтуислу в 1936 году.
Саския протянула мне листок бумаги.
— Оригинал написан карандашом, — сказал Стэн, — поэтому похоже на копию на «Ксероксе». Но так, без эксперта, я бы сказал, что это ее почерк.
Я взглянул на письмо.
— Видишь, она советует Энтуислу попробовать поступить в Кембриджскую школу искусств. Говорит, что в Слейде[86], ее альма-матер, только изуродуют его творческую натуру. На самом деле она уже «набросала черновик письма» Э. П. Сперджену, который «отбирал» подходящих кандидатов.
— Вообще-то он поступил в Кембриджскую школу.
— Знаю. Она еще пишет, что с радостью совратила бы младенца, но ее школьная подружка Нэнки-Пенка (читай «Нэнси» или «мамуля») этого ей никогда не простит.
— И что?
— Мамуля и Каррингтон никогда вместе не учились. На письме, как ты видишь, стоит дата: 12 мая 1936 года.
— И?
— Дора Каррингтон покончила жизнь самоубийством в 1932 году.
Явно очередной документ, с помощью которого Энтуисл хотел переделать свое прошлое. Для чего понадобилось это письмо? Удобный способ объяснить, почему его не приняли в Слейд? Или просто бесовство?
— Робин, ты успеваешь следить? — Голос Стэна сочился сарказмом. — Я не слишком быстро рассказываю? Может, повторить?
— Извини. Не знаю, что сказать. Наверняка этому есть простое объяснение. Возможно, Каррингтон просто ошиблась. Думала о тридцати шести по какой-то другой причине, это мог быть не год, а, например, размер бюстгальтера.
— О, да! Великолепно! Гениально! А как насчет «соблазнить младенца»? Если речь о 1932-м или раньше, Энтуислу было не больше двенадцати. Может, паренек к тому времени и понимал что к чему — ну, тогда снимаю шляпу, — но к Кембриджской школе, а тем более к Слейду он готов не был. Но неувязки не только с Каррингтон. В этих бумагах их полно. Взять хотя бы запись о Бэконе. Саския, ради бога, давай поживее! Нет, не в той коробке, а в этой! Да… нет… да!
Саския протянула мне еще одну копию.