Пластинка на винчестере - Михаил Петрович Лаптев

Фельдшер смотрел по сторонам и думал о своем. Перед глазами вставало то озабоченное и лукавое лицо Фенечки, то больной ребенок учительницы, у которой только вчера был по вызову.

— Что с ним? — наверное, раз десять переспросила мать. — Это очень опасно? Говорите же!

А говорить было нечего. Высокая температура и хриплый глухой кашель давно все сказали Мельникову. Ребенок долго не давался, крутил головой, невозможно было посмотреть горло. Но и без того Николай Иванович знал, что там должно быть. Малыш даже не заплакал, когда фельдшер сделал ему первый укол. Три случая дифтерии… За это в райздраве доктора не похвалят. И всем теперь хватит работы, и доктору, и Фенечке, и ему, фельдшеру Мельникову…

Когда пальцы ног совсем закоченели, Николай Иванович хотел было спрыгнуть и пробежаться рядом с санками, но в морозной дымке уже показалась гора Долгая. Гора имела очертания провалившейся крыши и стояла за рекой Белой. Город был на этой стороне реки. Вскоре отчетливо проступили трубы заводов. Фельдшер все-таки спрыгнул и побежал рядом, держась одной рукой за санки. Когда он снова влез в них, началась окраина.

В райздрав фельдшер едва не опоздал. В кабинете одиноко сидела заведующая, которая сейчас же вызвала из эпидстанции Лену, подружку Фенечки, и Мельников пошел с ней в кладовку получать коробки с ампулами вакцины и сыворотки.

Муж Леночки был в армии, сама она была на сносях, но все же, несмотря на декретный отпуск, приходила в райздрав. Она говорила, что дома ей скучно и что свекровь надоедает бесконечными поучениями.

— Не женился? — спросила она.

— Нет, что ты, Лена, — смутился Мельников.

— И правильно, — почему-то одобрила Лена. — Успеется.

Уложив десяток коробок и два флакона со спиртом в сумку, Мельников направился в дом колхозника на окраине города, где остановились председатель и сторож пожарки.

Вечером, когда Мельников уже клевал носом над книжкой и собирался спать, пришел с совещания Кошкин. Он опять громко высморкался и потер руки:

— Получил?

— Ага.

— И спирт?

— Да. А что? — оторвался от книги Мельников.

— Да ничего. Давай его сюда, выпьем по маленькой, холодно как сегодня!

— Я непьющий. Да и нельзя. Это для прививок.

— У-у, сказал тоже: непьющий! А за спирт отвечаю я сам.

— Нельзя, товарищ председатель.

— Да что ты, маленький, что ли? Что у вас спирта нет? Нельзя-а!

Кошкин подошел к сумке, расстегнул ремешки и достал флакон. Он посмотрел через него на лампочку и проговорил:

— Эх, черт, как слеза. Садись, Мельников, погреемся. Да ты не бойся, я же сказал, что с Малкиным я сам буду говорить. Мы с ним разве по стольку пили… Эх, ты, зелень! Ладно, ладно, не сердись. На-ка вот, попробуй.

Председатель налил спирт в стакан, добавил немного воды и запрокинул голову. Потом он шумно выдохнул воздух, вытаращил глаза и понюхал корочку хлеба. Самоуправство Кошкина очень не понравилось Николаю Ивановичу, но делать было нечего. Не драться же с ним…

Смесь прожгла Мельникова насквозь и растеклась по всему телу. Он закашлялся, чуть не захлебнулся водой и, справившись с собой, долго и с аппетитом ужинал. Потом что-то рассказывал Кошкину и около полуночи крепко уснул, особенно тщательно сложив свои вещи на стуле.

Мельников проснулся бодрым. Первая мысль была о выпитом спирте. Это сначала кольнуло в сердце и застряло в голове, постоянно напоминая о чем-то таком, чего нельзя было делать. И чтобы ни делал Мельников, эта заноза давала себя знать… Кошкин тоже проснулся, начал бриться и не обращал на соседа никакого внимания. Николай Иванович и не пытался заговаривать с ним, ему было стыдно за свою вчерашнюю слабость и он, кроме того, боялся, что речь может пойти о втором флаконе, который уж ни за что не отдаст.

Мельников молча поел, оделся, взял в одну руку сумку, в другую — тулуп. Пробормотав: «До свидания», вышел на улицу, так и не расслышав ответа.

Скоро он вышел за окраину и направился к складам сельпо: там должен быть попутный трактор. Падал легкий снежок, было не холодно. Небо стало мутно-матового цвета. Порывами налетал ветер, заворачивая в спирали снежок, спешил скользнуть через дорогу белыми зыбкими струями. Мельников на ходу сдвинул на затылок шапку и вытер платком вспотевший лоб. Тулуп оттягивал руку, приходилось перекладывать его с локтя на локоть.

То, что узнал Мельников, когда пришел, ошеломило его. Трактор, который должен был подвезти его до села, сломался и никакого другого транспорта не предвиделось.

— И хорошо, что изнахратился, — сказал тракторист, поглядывая на небо. — Чую — буран будет.

Мельников очень много слыхал о знаменитых степных буранах, о путниках, погибших в нескольких шагах от деревни, о заметенных по трубы избах. Пятнадцать километров до села — пятнадцать возможностей превратиться в сосульку. Но там, за ними — больные дети, которым грозила медленная смерть от удушья.

После короткого, тяжелого раздумья Мельников решился.

— Можно у вас оставить тулуп? — просто спросил он у бухгалтера.

— Оставляй.

— Передайте его, пожалуйста, нашему председателю Кошкину. Он должен потом заехать к вам.

— Да ты уж не хочешь ли пойти?

— Ничего не поделаешь. Придется.

— С ума сошел! — встревожился вдруг бухгалтер, поняв, что парень не собирается шутить. — И думать перестань!

— Я дорогу знаю. А на ходу ведь не холодно, да и ветер в спину.

— Да ведь темный буран будет! Ничего не видно, чудак.

— Там дети болеют.

— Все равно лекарство свое заморозишь, пока идешь. И сам погибнешь!

— Не заморожу, — сказал Николай Иванович, снимая пальто и шарф. На глазах изумленного бухгалтера он сложил шарф вдвое и стал ставить в него коробки с ампулами. Получилось нечто вроде патронташа. Шарф был длинный, концы удалось крепко завязать на животе. Оставшиеся две коробки он опустил в сумку и переметнул ее через плечо, слегка удлинив лямку. Флакон со спиртом переложил в карман пальто: спирт не замерзнет. Натянул пальто, попробовал застегнуться. Полы не сходились почти на длину пальца. Поворачивая сумку и перекладывая коробки, удалось добиться, чтобы полы зашли одна за другую, но до петель пуговицы все же не доставали. Мельников попросил шпагату.

Когда пуговицы были притянуты к петлям, бухгалтер принес свой шарф и плотно повязал шею Мельникова. Мельников осмотрел свое снаряжение и, сопровождаемый бухгалтером, вышел на крыльцо. Холодное сеево сразу осыпало лицо. Мельников надвинул шапку на глаза, повернулся боком к ветру и зашагал по дороге.

Идти было не холодно. Только иногда ветер забирался под растопырившееся пальто, заставляя поеживаться и ускорять шаги. Снег повалил гуще. Мокрые хлопья прилипали к левой щеке и покрывали ее