Пластинка на винчестере - Михаил Петрович Лаптев

Слова торопились вырваться, путались. Акимову хотелось сказать все, сказать отчетливо и покороче.

Двое за столом схватились за кобуры и вытаращили на Акимова глаза. Несмотря на то, что Колыванов сумел-таки дозвониться, и они ждали поезд, зная, что кто-то сообщит им о Соболе, происшедшее ошеломило их.

— Спокойно, — тихо сказал тот, что постарше. — Косых, марш на станцию! Задержи поезд. Обратно пойдешь, позови ребят. Хайрутдинова и Васильева. Быстро!

…Акимов купил у сонной буфетчицы две сухих булочки и зачем-то полфунта конфет. Сладкое Акимов давно не любил.

Когда он вошел в вагон, то первым делом выгрузил на столик свои покупки. Соболь посмотрел на него замутненными со сна глазами, но ничего не сказал. Как ни потчевал Акимов конфетами женщину, та не притронулась к угощению.

«Небось, у Соболя взяла бы, — обидчиво подумал Акимов. — Что ж ей со стариком связываться, что ли?»

Соболь не смотрел на Акимова, но старик чувствовал, что тот уголками глаз пристально следит за ним.

Акимов пощупал портфель, поворошил плащ и принялся жевать сухую безвкусную булочку.

По вагону прошел проводник, несколько раз прокричал: «Граждане, готовьте билеты!»

— Накликал проверку, старый черт. Надо было тебе на этой станции вылазить, — проворчал звероватого вида дядька с верхней полки.

Соболь испытующе уставился в глаза Акимова, но тот невозмутимо дожевывал булочку.

В вагоне кашляли, чертыхались, кого-то настойчиво и бесцеремонно будили. Чем ближе надвигался шум, тем напряженнее становилось лицо и вся фигура Соболя.

…Они подошли с двух сторон, успев переодеться в штатское.

Когда старший вместе с ревизором нагнулся над документами Соболя, Соболь увидел петлицы на гимнастерке и сразу все понял. Отбросив в сторону ревизора, он щукой скользнул мимо старшего, но дорогу ему заслонили еще двое, вставшие в проходе. Соболь выдернул из кармана пистолет. Никто еще не успел испугаться, как звероватый дядька сверху перехватил руку Соболя со вскинутым пистолетом и свалился на него с полки, притиснув к полу. Через минуту Соболь был обезоружен и связан. Когда его уводили, он незаметно кивнул женщине. Та быстро собрала свои вещи и двинулась к выходу.

— Подождите, гражданка, ваш билет! — остановил ее ревизор.

А билета у гражданки не оказалось. Соболь допустил крупный промах, попался прямо-таки на детской оплошности.

— Где твой билет? — повысив голос, просил контролер. — Ты что, без билета хотела проехать? Где билет?

— Вон у него, — женщина покорно кивнула головой в сторону Соболя.

— Эх, ты… — Соболь застонал от досады и коротко выругался.

Его увели. Старший остался в вагоне. Он проверил документы Акимова и обратился к своему небритому спасителю, который все еще не мог отдышаться.

— Вы кто, гражданин? Вовремя вы его…

— Кто, кто. Лесоруб я! Сейчас я вам документы покажу, только вот булавку отстегну… А лесоруб — не душегуб.

При обыске у Соболя и спутницы ничего не обнаружили, кроме документов, вещей и еды. В берестяной сумке с гнутой липовой рамой были только туго скатанные платья, кофты, юбки. Никаких признаков платины.

В берестяном туеске оказалось молоко. Когда его слили в ведро, на дне обнаружился объемистый кусок масла, смешанного с творогом. Белый липкий шар положили на стол, на газету. Туесок опрокинули, простукали дно. Ничего подозрительного. Несколько капель молока попало на зеленое сукно стола. Начальник ребром ладони брезгливо стряхнул их и тотчас же поднес руку близко к глазам. На ладони кровоточила крохотная царапина. Он потер пальцами сукно и выцарапал из ворса крохотный металлический кристаллик.

— Молоко, говорите, — весело обвел всех глазами начальник.

— Дайте-ка нож!

Сгрудившиеся у стола люди услышали, как нож, входящий в масло, словно бы попал в крупный песок.

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ

— Николай Иванович, — сказал Малкин. — Я звонил в райздрав. Вчера пришел вагон. Есть сыворотка, есть вакцина. Вам придется сейчас же собираться в город. Кошкин едет на совещание, подбросит. А завтра утром постарайтесь обратно… Дело у нас — сами понимаете…

Мельникову шел двадцатый год, ему льстило, что всеми уважаемый на селе врач обращается к нему по имени и отчеству. К тому же весь разговор слышала Фенечка. Фельдшер сделал озабоченное лицо, выпрямился и, скосив глаза в сторону Фенечкиного столика, громко ответил:

— Понятно, доктор. Все будет сделано.

— Ну и ладно. Поторопитесь. Да не забудьте у хозяина тулуп попросить.

Мельникова вначале очень смущало, что все зовут его Николаем Ивановичем. Два-три месяца назад, в техникуме, где он учился, товарищи и однокурсницы окликали его попросту: Коля, Колька, а то и просто — Никола.

На селе Николай стал жить в семье тракториста Карасева. Бабушка, мать Сергея Карасева, стирала, штопала носки и делала все, что было нужно. Питался он отдельно.

Из экономии бабка по утрам ставила ему на стол все ту же надоевшую горячую картошку с молоком. В остальном Николай чувствовал себя превосходно.

Одно только отравляло ему жизнь. Когда Николай Иванович, в белом халате и такой же шапочке, строго осматривал больного, неторопливо, с достоинством выслушивал, измерял кровяное давление и важно шел к шкафчику… О, черт! Опять этот смешок за спиной!

Опять эта Феня, увидев его озабоченное лицо, обжигала его синим огнем глаз и прыскала в кулак.

Николай злился, краснел, от этого еще больше злился и выходил к больному еще более важным и злым от смущения. Но оборвать Феню не мог.

Лучше бы его не звали Николаем Ивановичем, а просто Колей!

Вскоре подъехал председатель сельсовета Кошкин. Вошел, шумно высморкался в прихожей, снял огромный черный тулуп, сбросил полушубок и появился в приемной, приземистый, моложавый, в синих галифе. Он приехал в это степное село недавно, чуть пораньше Николая Ивановича. Говорили, что до этого работал в городе, руководил какой-то базой. Врач поморщился, когда Кошкин потер окоченевшие ладони и громко спросил:

— Лечим?

— Мой пассажир готов, — сказал Малкин.

— Погреться даже не дадут, — пошутил председатель.

— Некогда, товарищ Кошкин.

— Доедем, весь день впереди. Нет еще случаев-то?

— Больше заболеваний дифтерии не выявлено, — сухо проговорил Малкин, не отрываясь от бумаг.

Молодой фельдшер уже знал, что его начальник недолюбливал председателя за неуместные вопросы и за самоуверенное поведение в амбулатории.

— Поехали! — повысил голос Кошкин. — Тебя Мельниковым, что ли, зовут?

— Да, Мельниковым, — так же громко ответил фельдшер, взял со стула сумку и они вышли.

Резкий свет после темных сеней заставил сощуриться. Сторож пожарки отвязал карего жеребца и завалился боком в санки. Застоявшийся жеребец просил поводья, нетерпеливо дергал головой, и возница, откидываясь назад, сдерживал его.

Всю дорогу председатель насвистывал или говори, о колхозных делах с бородатым кучером. Тот простуженным голосом говорил