Юность моя заводская - Леонид Семёнович Комаров

В комнатке, расположенной под лестницей, тускло горела маленькая лампочка. Накурено так сильно, что запершило в горле от повисшего голубого дыма. Возле стены длинная лавка, на ней двое пожилых рабочих.

Костя достал портсигар, предложил папиросу. Я не курил. Он ловким движением заломил во рту мундштук папиросы и закурил. Медленно, как бы нехотя, выпускал голубоватые клубы, перебрасывая папироску из одного угла рта в другой и часто сплевывая сквозь зубы.

— Так ты, значит, прямо со школьной скамьи?

— Ага.

— Отец есть?

— Нет. В войну погиб.

— Да-а… А у меня, парень, никого нет. Батю я не помню, мать в сорок третьем в деревне померла. Не фартило. В детдом отправили. Оттуда в ФЗО подался, а сейчас, как видишь, вкалываю помаленьку. Сот восемь-девять в месяц имею.

— Трудно научиться?

— Чего, гроши заколачивать? — Костя лукаво прищурился.

— Нет, работать.

— Не трудно. Главное — смекалку иметь, знать, что к чему, а остальное пустяки.

В его привычке разговаривать и цыкать слюной сквозь зубы, в привычке носить кепку надвинутой на самый лоб было что-то от шпаны. Как и у тех, на лбу лежала этакая лихая челочка. Но взгляд умный, лицо симпатичное, с лукавинкой. Костя последний раз затянулся и щелчком отбросил окурок.

— Что ж, пойдем трудиться, — сказал он и направился к выходу.

Вернулись к верстаку. Костя открыл тумбочку, извлек железный ящик, похожий на сундучок. В нем много всякого инструмента.

— Вот это как называется? — спросил Костя.

— Зубило.

— Э, нет, не зубило. Это крейцмейсель. У зубила лезвие шире, а у этого узкое. Применяется для вырубки канавок. Понял?

Я кивнул головой и несколько раз повторил в уме название, чтобы запомнить. Костя порылся в ящике.

— А это кернер. Запомнишь? Кернер. При разметке применяется, или когда сверлить надо, так им сначала пользуются. Ну, а это штангель, или попросту — колумбус, замерять детали.

«Колумбус, — старался запомнить я. — От слова Колумб. Христофор Колумб, мореплаватель…»

Рабочие, стоявшие у других верстаков, поглядывали в нашу сторону и улыбались.

— Что, Костя, — сказал один из них, подойдя к нам, — техминимум преподаешь?

Костя немного смутился и, оглянувшись, сердито пробурчал:

— Чего лыбишься? Надо ж человека познакомить…

— Я ничего. Валяй.

Рабочий подмигнул мне и удалился.

— Ну-ка, замерь болванку, — сказал Костя и подал кусок круглого железа. Я положил болванку на верстак, взял инструмент обеими руками и начал замерять.

— Не так, парень, надо. Инструмент нужно держать в правой руке. Вот так. И болванку держи в руке. Теперь замеряй.

Я неумело вертел в руках меритель, болванка выскальзывала из рук: так и хотелось положить ее обратно на верстак и замерять по-своему, обеими руками.

— Сколько? — спросил Костя.

— Два с половиной… — неуверенно проговорил я.

Костя замерил сам.

— Не два с половиной, а двадцать пять миллиметров. На заводе, парень, все в миллиметрах меряется. А тут еще и три десятых, видишь? — и он показал, как отсчитывать десятые доли миллиметра.

— В нашем деле даже сотки значение имеют, так что приучайся замерять точно. Время придет, все узнаешь. Не за один день.

Потом Костя зажал в тисках стальную деталь и показал:

— Пиляй вот здесь.

С увлечением водил я взад-вперед напильником и каждый раз прикидывал, много ли еще снимать металла. Вспотел, но работа двигалась медленно. Костя работал за другими тисами, с ухмылкой наблюдая за мной. Видно, очень неуклюже у меня получалось. Я стал стараться еще больше. Быстро устал, но виду не показывал. Подумает, что я маменькин сынок. Ладони начали ныть. Вспухли мозоли.

— Ничего, — сказал Костя, глядя, как я осторожно перекладываю в руках напильник. — Постепенно загрубеют руки и у тебя, гвозди будешь заколачивать ими. У меня тоже первое время болели, а сейчас ничего. Наша работенка, парень, требует навыка. Месяца полтора-два надо подучиться. Я столько же в учениках ходил.

Я немного передохнул и снова взялся за работу. В конце смены к Косте подошел мастер, улыбнулся своей круглой улыбкой и кивнул в мою сторону:

— Как пополнение?

— Парень — молоток! Старательный.

Я сделал вид, будто не слышу, и еще усердней стал сметать опилки с верстака. А на душе было так радостно, что позабылись и усталость, и мозоли на руках.

Вскоре появился Гришка Сушков.

— Ну, как? — спросил он, потирая озябшие руки.

— Ничего, нормально, — стараюсь делать вид, что совсем уже освоился. Гришка придвинулся ближе, шепнул:

— Проси, чтобы побыстрей на самостоятельную перевели, да чтоб разряд выше дали. А то надуть могут. Меня вместо двух месяцев целых три до самостоятельной не допускали. Поздно разнюхал, денег много потерял.

Совсем рядом раздался пронзительный свисток — конец смены.

Я взял в табельной пропуск и вышел из цеха.

Белый, не успевший потемнеть, свежий, искрящийся снег до боли резал глаза. Морозный воздух кружил голову. В теле чувствовалась приятная усталость. Будто сон — и Костя Бычков, и снег этот, и усталость в теле после работы. Проснусь, и все это исчезнет, снова вернется школа, Колька Галочкин…

Воспитание Женьки

В комнате царит беспорядок. Валяются книги и тетради, на полу разбросаны бумажные обрезки, на столе бумажные кораблики и голуби. Все Женька! Нет. Это так ему не пройдет. Хватит. Пора взяться за его воспитание. Ох, задам же я ему трепку!

Пока разогревается обед, навожу в комнате порядок.

Минут через сорок Женька с шумом залетает в комнату и испуганно останавливается. Я стою посреди комнаты — поза у меня угрожающая — и медленно, внушительно говорю:

— Ты чего носишься, как угорелый? Марш отряхивать снег с валенок! Распустился, понимаешь!

Женька послушно кладет сумку и мигом выходит. Пока он шуршит веником в коридоре, я обдумываю, как бы его построже пропесочить. Мой гнев давно прошел, но из педагогических соображений суровый разговор все равно должен состояться.

Женька возвращается. Искоса поглядывая на меня, снимает пальто, шапку. Вид у него, как у загнанного зайца, лицо грязное, потное. Галстук сбит на бок, пуговицы на куртке расстегнуты, на штанах красуется большое чернильное пятно. Прямо иллюстрация из «Мойдодыра».

— Почему беспорядок в комнате?.. Или ты думаешь, за тобой нянька подбирать станет? Шиш! Понял?! Тети Моти для тебя нет.

Женька стоит, опустив голову, и крутит пуговицу.

— Не крути пуговицу, оторвешь! Взгляни-ка на себя. На кого ты похож? А это что такое?

— Володька чернилку нечаянно пролил.

— Ну, конечно! Разве ты виноват?! Ты у нас паинька. И бумагу на полу, и книги разбросал по всей комнате — все Володька! Смотри, Женька, если хоть раз еще оставишь такой беспорядок, кисло тебе будет! А сейчас ступай мыться.

Женька послушно выходит. Через пять минут возвращается, молча наливает себе суп. Ест жадно,