Юность моя заводская - Леонид Семёнович Комаров

В добрый путь!

Спал я беспокойно. Часто в полусне мелькала все одна и та же тревожная и приятная мысль: завтра на работу!

Проснулся рано.

В окно лился слабый уличный свет. Он ложился на стены и мебель светлыми четырехугольными пятнами. На улице слышались слабые гудки машин. За стеной тихо бормотало радио.

…Из кухни доносились приглушенные голоса. Это мать разговаривала с соседкой.

— Жалко все-таки, Полина Васильевна, — сказала соседка. — Ведь учился уже в девятом классе.

— Что ж поделаешь, — вздохнув, ответила мать. — Возиться с ним некогда. Да и не справлюсь я с ним теперь. Взрослым стал, семнадцатый год парню. Кто знает, может, оно так-то даже и лучше. По правде сказать, я и рада, что подсоба будет, хотя совесть и мучает, что сына не могу на учебе содержать. Ох, прямо и не знаю… Уж больно хотелось выучить хлопцев… Ну, да ничего! Пусть поработает. Поймет, как хлеб зарабатывается, одумается — возьмется за учебу. Вон ведь сейчас сколько молодежи вечерами ходит в школу.

— Это верно, — отозвалась соседка. — Грамотному оно легче прожить: и должность лучше, и денег больше. Опять же чистота. Я вой на своих не могу настираться. В спецовках ихних и тебе мазут, и бензинный запах всякий, и грязь. Пока выстираешь — руки отвалятся. Что там говорить! Я тоже чаяла своих выучить, да война треклятущая помешала…

На кухне воцарилось безмолвие, лишь слышался перезвон посуды да временами раздавалось гундосое пение водопроводного крана

* * *

— Доброе утро, дядя Коля!

— Доброе утро, работяга! — Дядя Коля хитро улыбнулся. — Значит, начинаешь первый рабочий день? Это, брат, все равно, что день рождения. Оглянешься назад — на год постарше стал. Нет! Тут, пожалуй, даже больше. Вчера забавы да шалости разные, а сегодня ты самостоятельный человек, трудовая кадра! Ежели по военному времени считать, то теперь тебе 800 граммов хлеба по карточке полагается. Верно! Ну, в добрый путь!

Дядя Коля, наш сосед по квартире, весело подмигнул мне и скрылся в своей комнате.

Холодная вода освежает. Я с удовольствием фыркаю под краном, плещу на грудь, шею и чувствую, как тоненькая струйка, обжигая и щекоча, сбежала вниз по желобку между лопаток. Хорошо!

На столе — горячий завтрак. С аппетитом принимаюсь уплетать жареную картошку с колбасой. Мать сидит сбоку, подперев рукой подбородок, и серьезно смотрит на меня.

Все кажется необычным в это утро. Словно совсем другая жизнь начиналась. Прошлое как-то притупилось. Мысли и чувства устремились вперед, в неизведанное. Сплошные вопросы: как, что?..

Мать наливает мне стакан чаю.

— Гляди, сынок, работай прилежно, — наставляет она. — Побольше приглядывайся к другим. Человек, он силен бывает, когда не брезгует чужим опытом. К уму да мыслишку — и проку с лишком.

Я киваю головой.

Перед тем как уйти, подошел к зеркалу и осмотрел себя со всех сторон — похож на рабочего или нет? В костюме, который мать переделала из старой отцовской спецовки, кажусь себе немного смешным. Брюки были несколько длинноваты и мать вдернула внизу в штанины резинки — теперь они как лыжные. Рубаху не стала перешивать, и она топорщится — великовата малость. Достала из сундука отцовские шарф и рукавицы, грустно погладила их рукой. Много лет эти вещи лежали аккуратно сложенные в сундуке. Время от времени мать доставала их, чистила, просушивала и снова бережно укладывала на место. И вот настало время, когда эти вещи пригодились опять. Казалось, что они сохранили еще отцовское тепло.

Мама проводила меня до дверей квартиры и молча наблюдала, как я спускаюсь вниз по лестнице. Уже выходя из подъезда, услыхал, как захлопнулась дверь.

Первые мозоли

Долгая декабрьская ночь еще цепко держит землю в чернильной темноте. Рассвет еле-еле обозначился бледно-фиолетовой полоской на горизонте. Длинная цепочка уличных фонарей с круглыми матовыми плафонами вытянулась вдоль заводского забора, излучая из-под снежных колпаков слабый свет на деревья, мохнатые от крепкого инея. С электрических проводов то и дело срываются и, словно дымок, растворяются в воздухе хлопья куржака. Утро чистое и, как говорят, ядреное. Снег так и звенит под ногами.

Сначала на низких нотах, тихо, откуда-то издалека, с каждой секундой набирая густую силу, всколыхнул окрестности заводской гудок. С полминуты он точно висел над рабочим поселком, добираясь до самых дальних окраин, потом выдохнул остатки басовитых звуков в черное небо и затих. Мне приходилось слышать его по нескольку раз в день. Почти всю войну, с того момента, как мать променяла наши настенные часы на два ведра картошки, гудок служил нам единственным показателем времени. Жили от гудка до гудка. Но никогда я не обращал на него особого внимания: гудит — и пусть себе гудит. А сегодня он показался мне торжественным. Вероятно, оттого, что шагал я в живом потоке рабочего люда, который валом валил к зданию заводоуправления и, как река через плотину, просачивался в проходные.

По мере того как я приближался к одной из многочисленных дверей проходной, меня начала пробивать предательская дрожь. Чего греха таить — трусил.

О том, что творилось там, за проходной, у меня были самые смутные представления.

Нетвердой рукой достал я из кармана новенький пропуск в коричневой клеенчатой обложке, в котором значилось, что я, Журавин Сергей Игнатьевич, являюсь слесарем инструментального цеха. В уголке наклеена фотокарточка. Протянул пропуск вахтеру в тулупе. Тот небрежно глянул сначала на пропуск, потом на меня — и вот я на заводской территории!

Иду, словно экскурсант, разглядываю корпуса с остроконечными крышами… Здесь когда-то работал отец…

На рабочее место меня привел мастер, совсем еще молодой, круглолицый, невысокого роста парень, одетый в синюю спецовку. Он назвался Ковалевым и сказал, что я буду работать на участке приспособлений пока учеником, а потом и самостоятельно. Мы прошли через весь цех, и мастер расспрашивал о моем прошлом. На его круглом лице не исчезала такая же круглая улыбка. Остановились возле высокого худощавого парня лет восемнадцати в серой кепке и клетчатой рубахе-ковбойке. У парня черные, проницательные, немного насмешливые глаза.

— Принимай, Костя, ученика, — сказал Ковалев. — Пусть сегодня познакомится, обвыкнет.

Парень окинул меня изучающим взглядом, вытер тряпкой руки.

— Так ты, значит, слесарить хочешь? Ну, давай знакомиться. Костя, Константин Бычков. А тебя как?

— Сергей Журавин.

— Ну, пойдем, Серега, покурим, поболтаем.

Костя направился в курилку, я за