За горами, за лесами - Леонид Семёнович Комаров

Когда торопишься, все не так получается. Мне бы сначала самому пролезть, а я мешок толкнул Витьке и только потом стал выбираться сам. Фуфайка зацепилась за прут, и я услышал треск рвущейся материи… Я застрял.

Кто-то схватил меня за ноги и потащил обратно. И вот я перед кочегаром, пожилым дядькой с черным морщинистым и прокопченным лицом. Он ухватил меня за шиворот и поволок к бане.

— Дяденька, отпустите его! — скулил Витька поту сторону ограды. — Мы больше не будем, дяденька! Отпустите!..

Кочегар не обращал внимания на Витьку и, как арестанта, вел меня под конвоем. В конторке лысый немолодой завбаней записал мою фамилию, где живу, где мать работает, номер школы, постыдил и сказал, что отправит меня в милицию.

«Ну, что ж, — подумал я, — в милицию так в милицию. В кутузку, наверное, посадят. Что с мамой тогда будет?»

Просидел я, наверное, часа два, а то и больше. Есть захотелось, живот подвело. А милиционер все не появлялся.

В конторке у завбаней тепло, меня разморило, и я начал подремывать. Сон какой-то чудной приснился: будто я на высокой скале и у меня крылья, как у орла; смотрю я вниз, а там огромная гора угля, и лысый завбаней с ружьем ходит. Взмахнул я крыльями! Завбаней вскинул ружье и пальнул по мне. Я начал падать с высоты и… проснулся.

В коридоре слышались детские голоса. Дверь распахнулась и в конторку ввалился чуть ли не весь наш класс. Только Витьки не было, видать, побоялся идти. Мария Филипповна объяснила, что она учительница, что в школе нечем топить, поэтому ребят и послали раздобыть немного топлива — нет, не воровать, конечно! Это больше никогда не повторится. И весь класс просит отпустить меня.

— Да, плохо дело, — сказал завбаней. — Я вашего воришку хотел в милицию отправить…

— Дяденька, пожалуйста, не надо! Он больше не будет. Алешка, скажи, что ты больше не будешь!

— Я уже говорил…

— Мы даем честное слово, — сказала Мария Филипповна.

— Ладно, преступника можете забрать, — разрешил завбаней.

Ребята заулыбались, весело заподмигивали, а мне захотелось плакать, и я закрыл глаза рукавом фуфайки.

— Ну, а как же быть дальше? — спросил завбаней. — Школе без угля тоже нельзя… Вот что, товарищи дорогие! Так и быть, дам вам немного угля.

Мария Филипповна принялась благодарить, ребята поддакивали ей нестройным хором.

— Не стоит благодарностей, — сказал заведующий баней, поднялся из-за стола и, припадая на хромую ногу, направился к выходу. — Уголь-то нагребать есть во что?

С гомоном, толкая друг друга, выкатились мы из комнаты, где я провел несколько часов заключения.

На другой день мы так натопили в классе, что можно было сидеть без пальто и шапок.

МЕСТЬ

— Вот, гляди, — сказал я Генке. — Подойдет?

Между нашими бараками теснились два ряда разномастных сараюшек. В одном месте когда-то был оставлен проход, но затем им перестали пользоваться и завалили разным хламом — дырявыми ведрами, кофейниками, битым кирпичом, обломками шифера и прочей рухлядью. Проход был неширокий, но нам много места и не надо.

— Подойдет, — сказал Генка. — Теперь нужно достать досок, гвоздей.

К вечеру мы всей ватагой натаскали строительный материал и даже раздобыли щелястую, но вполне прочную дверь. За полчаса «штаб-квартира» тимуровской команды была готова. Сверху, чтобы не так протекало, на случай дождя, настелили обрывки толя.

Сначала наша «штаб-квартира» размещалась на чердаке, но нас оттуда выселили, потому что, когда мы ходили, в комнатах с потолков сыпалась штукатурка: бараки уже были довольно трухлявыми. С чердака мы перетащили маленький столик и скамью. С внутренней стороны на дверь повесили плакат, изображающий наш герб: в переплетении колосьев скрещивались винтовка и сабля, внизу подрисован танк с красной звездой на башне, еще ниже надпись: «Смерть фашистам!» Герб этот я придумал и нарисовал, и он всеми был одобрен.

А началось все в тот день, когда Зия Михайлович привез бабушке Тимофеевне полкубометра березовых поленьев.

Талон на дрова бабушке Тимофеевне выдали в военкомате, поскольку она солдатская мать. Зия Михайлович охотно вызвался привезти их. Днями бабушка Тимофеевна всегда бывала дома и нянчила Фаридку, младшую сестренку Равильки, а ночами сторожила продуктовый магазин. Через нее все наши барачные узнавали, что в магазин завозили.

Так вот, когда Равилькин отец привез бабушке Тимофеевне березовые поленья, мы — я, Генка, Витька, Равилька — бросили игру, залезли на полуторку и в две минуты разгрузили все дрова. Поленья были хотя и не очень большие, но длинноватые.

— Давайте, — говорю я бабушке Тимофеевне, — мы их распилим.

— Пилите, коль охота, — говорит бабушка.

А Витька-Евдокишка шепчет мне:

— Да ладно! Айдате доиграем.

Витька такой сачок. Страх как не любил работу по хозяйству. Мария Филипповна частенько упрекала его: «Ты мужик в доме? Отец тебе что в письмах наказывал? Вот как ты выполняешь волю отца! Так-то ты помогаешь мне по дому?!. Ох, Витька, ох, бездельник!»

— Ладно! — говорю я. — Не хочешь помогать — не надо. Сами справимся, правда, Гена?

Витька, понятно, не захотел откалываться от компании.

— Да я ведь так. Я тоже не против.

Мы взяли пилы, топоры. Каждое полено распилили на три части, потом еще каждую чурку раскололи пополам и штабелями сложили в сарае.

Вот тогда-то и возникла у нас идея создать тимуровскую команду. Командиром выбрали Генку, комиссаром — меня. Витька никак не хотел с этим примириться.

— А почему Леху комиссаром? Может, я не хуже его справляюсь.

— Ты не хотел пилить дрова красноармейской матери Тимофеевне, — сказал Генка. — Проявишь себя — получишь повышение.

— Фи! — скривился Витька. — Очень надо! Починка выделки не стоит.

Мы уже совсем обжили нашу новую штаб-квартиру, как вдруг к нам заявился Барышник и велел «вытряхиваться».

Барышник — старший нашего барака. Вообще-то у него Коротеев фамилия, он Митяю дядькой доводится. И хотя Барышник с Митяевым отцом родные братья, однако не поддерживали родственных отношений. А все потому, что у Митяева отца собственный добротный дом, а Барышник жил всего-навсего в старом заводском бараке. По этой причине и еще, наверное, по многим другим Барышник люто завидовал брату. Однажды пьяный он отправился громить «брательникову хибару». Вернулся крепко побитый. А прозвище «Барышник» дали ему потому, что он, состоя кладовщиком на каком-то складе, все время торговал на рынке. Жадюга и скупердяй был несусветный.

Заявился он, значит, к нам и кричит:

— Вытряхивайтесь!

Мы, понятное дело, заартачились, что он не имеет права нас выгонять, что у нас тимуровская команда. Но разве ему что-нибудь докажешь?

— Проваливайте да побыстрее! — заорал Барышник. — Знаю я вашу команду. Еще сараи спалите.

Он сорвал с двери наш герб, выбросил столик,