Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский

метрах в пяти от бетонированной стены, но когда они достигли нулевой отметки, то наткнулись там, на десятиметровой глубине, опять на эту стену, косо срезанную кверху и уходящую в обе стороны по дуге. И они стали вгрызаться в толщу бетона, прорубая тоннель высотой в рост человека. Это была совсем узкая щель, в которой едва помещался лишь тот, кто работал с отбойным молотком. По правую руку часть бетона тщательно зачищалась, и на гладкой поверхности сперва отмечались метры, потом — сантиметры. С каждым днем увеличивалась глубина, на которую они въелись в бетон, и с каждым днем уменьшалось время допуска к работе в тоннеле и все чаще менялись пары, работавшие там.

А потом наступил день, когда оказалось, что траншея уже пробита во всю длину и по всей траншее и в бетонном тоннеле с красными отметками на зачищенной стенке проложена тонкая чугунная труба. В тот день предстояло пробить насквозь бетон и вставить в отверстие последнее звено трубы. В тот день и случилось все это. В тот день…

«Я сам, сам вызвался тогда, — думал Ратников. — Сам… И не надо жалеть об этом… Не надо. Не я, так другой кто-то вызвался бы… А почему другой?..»

Ратников лежал, вспоминая тех, с кем служил в одной роте. Вспоминал их лица, голоса, улыбки и думал о них.

Балан-Сэнгэ из Бурятии, низкорослый, застенчивый, мечтал вырастить особого какого-то барана, и когда говорил об этом, щелочки его глаз блестели… Туляк Андрей любил показывать фотографию конопатой девушки — своей жены… Иван из Астрахани хвастался сыном — тоже снимок показывал: «Четыре кило!..» А башкир Ишбулды плакал, когда рассказывал о своей больной матери Бибинур…

И Шалва Хуцишвили мог первым вызваться. Он бы тогда впереди был…

5

Ратников поднялся и снова открыл окно. Сквозь сирень видны были огни города — в одном месте черной горой их закрывал дом Матвея Уколова.

С наступлением вечера деревенская улица ожила. Игнат Великанов все еще терзал гармошку, но звуки ее заглушались голосами и смехом, доносившимися с другого конца деревни. Оттуда же слышалась ритмичная музыка — гитары, ударник и контрабас: дум-дум, дум-дум, дум-дум…

Кто-то убавил громкость транзистора, послышался визг и хохот, наступила кратковременная тишина — лишь Игнат Великанов упорно пытался преодолеть сопротивление инструмента, — и веселые девичьи голоса запели песню, которая уже с полгода была у молодежи самой популярной, но которую Ратников слышал впервые.

Снова раздался визг — песня оборвалась, и опять понеслось по деревне; дум-дум, дум-дум, дум-дум…

И музыка, и голоса стали приближаться. Вот уже оркестр думкал под окном. Кто-то повернул рукоятку громкости до отказа, на полную мощь и вдруг выключил приемник.

По сдержанному смеху, приглушенным голосам и звонкому шепоту Ратников определил, что за кустами сирени остановилась целая гурьба парней и девчат.

Что-то сказал насмешливый баритон, девичий голос ответил громко:

— А чегой-то я у них не видала?

Опять что-то сказал баритон, в ответ раздалось задиристое:

— Вот еще!

Грянул хохот. А из хохота послышалась песня:

Будут наши свидания сладки,

Будет весел родительский дом,

Вы солдаты — мы ваши солдатки,

Вы служите — мы вас подождем.

Скрипнула калитка, послышались медленные, тяжеловатые шаги — кто-то шел к крыльцу.

Ратников захлопнул окно и зажег свет.

«Почему другой кто-то должен был идти тогда?.. Каждый живет один раз, каждый о своем мечтает… И зачем думать об этом? Зачем вспоминать?..»

Глава VII

1

Проведать Ратникова явился сосед, которого на деревне звали Федей-Старателем. Это был щуплый, сутулый и хрипатый мужик с носатым иссеченным красными прожилками лицом.

— С праздником, тетка Настя! — сказал он от порога и закашлялся.

Тетка Настя замахала руками.

— Тише ты! Тише! Спит.

Ратников вышел из горницы.

— Здравствуй, Федя.

— А-а! Здорово! Здорово! Вот он — служака, — От Феди-Старателя разило куревом. Он протянул Ратникову жесткую руку с подогнутым мизинцем и снова закашлялся.

— И отоспаться не дадут, — сокрушалась тетка Настя. — Разбудили…

— Нет-нет, — сказал Ратников. — Я не спал. Так… валялся. Входи, Федя.

Федя-Старатель закивал всем туловищем и переступил порог горницы. Присел на табуретку.

— Только со смены. Узнал про тебя — думаю, проведать надо.

Ратников тоже сел.

— Отслужил? — Федя-Старатель оглядел Ратникова, его гимнастерку, кашлянул и полез в карман. — Быстро больно что-то… Хотя не свое дело всегда скоренько делается.

Он протянул Ратникову пачку сигарет, тот покачал головой.

— Не куришь? А я вот никак не брошу. Кашель бьет — спасу нет, а никак не брошу. Уж и не пытаюсь.

Он прижег сигарету и с хрипом затянулся, вдавив щеки.

— В пехоте служил?

— Нет, — сказал Ратников, — в строительных войсках.

— Да ну! — Федя-Старатель беззвучно посмеялся, пуская ноздрями дым. — Я тоже, чай, сапер. Всю войну… — Он показал задубелую ладонь с подогнутым мизинцем: — Нашими-то руками земли перекопано! Тыщи тонн, наверно. А мостов поставлено! А взорвано! Больше, поди, чем поставлено.

Он опять посмеялся, надолго зашелся в надсадном кашле.

— Вот зараза. И не куришь — кашель, и куришь — кашель. Все думаю, может, не в табаке дело?..

Тетка Настя уже хлопотала, накрывая стол. Федя-Старатель ни разу не взглянул в ее сторону. Глаза его, в таких же, как и лицо, красных прожилках и с красными набрякшими веками, казались сонными, ко всему безразличными, но когда тетка Настя выставила на стол квашеную капусту и только что купленную поллитровку, он почмокал губами, сказал неуверенно:

— Ну, пойду, что-ли.

— Погодь, погодь. — Тетка Настя провела по его сутулой спине рукой. — Чай, ты для нас как родной. Без тебя и плетни бы позавалились, и без дров бы я насиделась. Лидуху сейчас кликну.

Федя-Старатель покашлял и промолчал. Тетка Настя покопалась в ящике комода и протянула Ратникову лампочку.

— Смени-ка, сынок. Повеселей будет.

Ратников взобрался на табурет. Обжигаясь, вывернул помигавшую лампочку и ввернул новую. Вспыхнул яркий, праздничный свет.

— Вот оно и получше, — радостно сказала тетка Настя. Прищурясь, полюбовалась новым светилом и зашаркала по полу ногами, поплелась в сени. В сенях хлопнула дверь и тотчас раздался веселый женский голос:

— А я уж мужика-то свово разыскивать пошла, загостюет, думаю, без меня мужик-то.

В горницу вошла Лидуха, жена Феди-Старателя, статная женщина с желтоватым круглым лицом. Лидуха озорно щурила глаза и морщила короткий нос:

— Ну, здорово, солдат! Соседи-то у тебя каковы! Не дождались, дочь на сторону сплавили.

Лидуха поцеловала Ратникова в щеку и села рядом с ним. Отстранясь, вгляделась в его лицо и осуждающе покачала головой. Выждав немного, затараторила:

— А помнишь, тетка Настя, как мы с тобой порешили: Валюха моя — невеста твоему сыну? Да нынче-то молодые сами себе