Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

О подручном пареньке, тощем и бойком Семке Былинникове с белым чубчиком, сказать нечего, кроме того, что все рабочие любили его за веселость, за старание, за смешные анекдоты, сочувствовали его холостяцкой жизни и тому, что он никак не может найти себе невесту по сердцу, чтоб «любовь коромыслом». На работе Семка напевал разные песни. Если был чуть задумчив:

— Товарищ, не в силах я вахту сдержать, —

Сказал кочегар кочегару…

Если же был весел, пел громко, пританцовывая:

— Приходите свататься,

Я не стану прятаться…

Самой заветной мечтой его было после женитьбы махнуть на остров Шпицберген, стать шахтером и в свободное время бить белых медведей. Там во время охоты погиб в ледяной пучине его отец-пекарь, а мать так и осталась на острове, вскоре выйдя замуж за другого.

Кочегары звали его «Семечкой», «Былинкой», «Малявкой», и он не обижался, так как сам любил давать всем ядовитые прозвища. На Семечку зло обижался новый кочегар Рыжов за прозвище «Филин».

Рыжова никто не любил, потому что он сам не любил никого, всегда молчал угрюмо, будто берег тайну. Кряжистый, с бычьей шеей и опухшим лицом, он хмуро сдвигал надбровные шишки и недобро смотрел даже на свои длинные руки, которые сжимали лопату так, что, казалось, вот-вот переломится черенок. Все знали, что когда-то он работал фельдшером в больнице, заведующим в аптеке, откуда его выгнали за разведенный спирт и другие интересные дела, что он холост, бездетен и подолгу живет у случайных вдов, каждой обещая жениться. Работал он тяжело и много, но только один, будто коренной без пристяжных, вез и вез свою поклажу. Во время перерыва он прятал руки в карманы и спал сидя, с улыбкой, прислонившись к горячей броне котла, спал долго, пока не разбудят. И вообще он производил впечатление уставшего человека, который ждал от жизни легкого, прочного, но это сорвалось, и вот он озлоблен на себя и всех, и единственная услада для него — сон.

Терентьевна по женской доброте жалела его, качая головой: «Грамотный, а сейчас вот вынужден временно… кочегаром. Временный рабочий-то». Тягленко не соглашался с нею и доказывал, что «временным» можно быть только после пенсии, что не к лицу мужчине без детей, и вообще много еще крапивы найдется для «временных», а посему «геть и гайда з огорода».

Но на работу они шли всегда вместе. Каждую смену, встречаясь на широкой тропе, по которой обычно ходят рабочие на завод, они молча кивают друг другу и идут вчетвером в свою теплую котельную, как будто из дому домой. Невыспавшийся, прямо со свидания, Семечка поеживается от холода. Тягленко трещит наилучшим самосадом. Терентьевна смотрит в снег, думая о своих сыновьях, гадая, кто из них приедет на побывку первым, а кто насовсем. Рыжов что-нибудь жует, отфыркиваясь от мороза, и лица его не видно из облака пара. Они идут на тяжелую ручную работу и не говорят о ней ничего, не говорят только потому, что работа каждый день и говорить о ней нечего.

Еще издали сквозь морозную дымку они видят громадную высокую кирпичную трубу, над которой всегда вьется дым. А сегодня в морозец над нею от горячего дыма — сияющее, оттаявшее облако, будто труба только что грохнула в небо выстрелом. Она стоит сбоку от котельной, со свисающими, натянутыми тросовыми креплениями, вбитыми в землю накрепко. Рыжову всегда кажется, что труба там наверху качается от небесного ветра, и он осторожно прошагивает через трос. Терентьевна ныряет под стальной канат, а Семечка с разбегу делает прыжок или протискивается вдоль заборчика к воротам. Толстому Тягленко трудно нагибаться, он шагает через трос, спотыкается, как всегда, и ворчит на трубу:

— Тьфу, що вона в небо улетит, чи шо? Як на привязи!

И вот эти люди, маленький рабочий коллектив, принимают от ночной смены котлы, в которых гаснет огонь только во время редкого продувания, проверяют колосники, шлаковые подины, давление пара по манометру и количество горячей влаги в водомерном стекле.

Вода, уголь и огонь на месте! Лопаты в руки — и начинается обычный трудовой день.

II

— Угля!!! — кричит Терентьевна, опершись на совковую тяжелую лопату. Ее грудной голос гулко звучит под сводами котельной.

Слышен шаркающий металлический звук лопаты о цементный пол. Тягленко, пыхтя и отдуваясь, собирает лопатой крошево угля. Семечка, распахнув чугунную заслонку, щурится, уставясь в огнедышащий зев топки. Рыжов разбивает спекшийся до кокса уголь длинным железным шестом с крюком.

— Ну, что там встали?!

Терентьевна сердится. Она подходит к двери и машет рукавицей рабочим:

— Давай, давай!

Во дворе дымно от тусклого солнца. Воздух искрится кристаллами и звенит, а на земле, скрывая вагоны, отливают бликами насыпи каменного угля.

Там во дворе орудуют грузчики. Терентьевна смотрит на железный круглый диск с подставкой, на котором крестом разрезаны рельсы узкоколейки, и на вагонетки на этом пятачке, которые можно поворачивать в любую сторону и ставить бок о бок с товарным вагоном; видит, как оттуда летят куски черного холодного огня и ударяются о чугунные раздутые бока вагонеток, как они, уже наполненные доверху, подталкиваемые грузчиками, тяжело и громоподобно съезжают вниз, в маленькие ворота котельной, одна за другой.

Печи горят сильнее; слышно, как беснуется пламя и гудит, и гудит, шлепается внутри о броню, устремляясь вместе с жаром под котловое дно; слышно, как Тягленко, Семечка и Рыжов поддевают лопатами уголь и с возгласами: «Фф-у!», «Гг-ык!», «Ии ось тоби!» — бросают его вместе со вздохами в топку. Котлы гудят, в котельной знойно. Пар уже пошел по трубам в батареи цехов — туда, где режется железо, стучат моторы, льются формы колес и монтируются остовы вагонов.

Теперь можно сделать и перекур, напиться из оцинкованного бака воды. Сегодня Семечка последовал примеру старших: принес с собой две бутылки молока. Чтобы не пить его теплым, кочегары ставят бутылки в мартовский подтаивающий снег — оно становится прохладным и освежает. Но Семечка в снег молоко не прячет, а, наоборот, ставит для согрева на рельсовый опояс котла, прислоня бутылки к горячей броне.

— Я еще дите! Мне… парное!

Тягленко, разламывая печеную, с парком картофелину с добрый кулак, жует, обжигаясь, и смеется:

— Дите, а уже «приходите свататься»… Бисова душа!

Рыжов дремлет, он не лакомится ничем и обедает в положенное время в заводской столовой. Терентьевна, прислонившись к стене, смотрит на все вокруг и вспоминает тяжелые военные годы, когда она работала здесь только вдвоем с одной