Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

…Вокруг старой коряжистой березы степи не видно — одни пашни, сплошной круговой горизонт. Только далеко у речки раскинулась ковыльная сторона большой желтой полосой и тянется к небу, в мерцающие горячие дали.

На стане шумно, только молчат трактора с заглушенными моторами. После завтрака трактористы сели в полукруг и стали слушать похвальную речь секретаря райкома. Малина, прислонившись к березе, слушает тоже. Секретарь называет фамилии, хвалит и благодарит, слышны громкие хлопки ладоней, они становятся громче, когда секретарь заканчивает речь словами: «Страна надеется на то, что бригада и на новых пустошах проявит такой же трудовой героизм. Счастливого пути!»

Малина дослушала до конца. Фамилию, имя Гришки секретарь райкома упоминал дважды и ставил его в пример. А он стоял у стола, улыбался, польщенный похвалой, и, казалось, никого не замечал вокруг.

Ну что ж, трактористов перебросят за шестьдесят километров, Гришка уедет, и она забудет о нем так же быстро, как скоро полюбила!

Малина подумала об этом и услышала свою фамилию. Кто-то крикнул: «А где же наши кормилицы?» Кто-то взял тетю Настю под руки и подвел к столу, а Малина, опустив голову и кусая косынку, быстрыми шагами пошла мимо родника и скрылась за березами, за ковылями.

Она упала в ковыли и зарыдала первый раз в жизни горько и громко от досады, от обиды; оттого, что мечта ее была обманута просто и грубо человеком, которого она начала любить; оттого, что первый раз в жизни пришла любовь, которая стала для нее несчастьем.

Да, закончили пахоту, перепахали новую землю — вырастут на ней хлеба… А вот Гришка… перепахал ее сердце… Что вырастет в нем? Наверно, чертополох!

Малина ужаснулась этой мысли и застонала.

…Над степью поднималось огромное белое облако, будто из-под земли. Закрывая полнеба, освещенное солнцем, оно плыло по горизонту, а за ним тяжело и медленно надвигались тучи, подгоняемые ветром из далеких краев. Ветер распластал седые ковыли, прочесал их, и когда, тревожно хлопая крыльями, выпорхнули в воздух перепела и из далей чугунного цвета защелкали первые капли дождя, небо распорола стреляющая белая молния и, осветив степь, рассыпалась и погасла в тучах.

Малина лежала, не двигаясь, и смотрела в небо на облако. Ковыли пахли прелым сеном, прохладный воздух — снегом, и никуда не хотелось уходить, а просто лежать вот так в степи и думать обо всем на свете. Любовь ушла. Осталась просто жизнь, и в ней когда-нибудь настанут светлые дни для Малины, потому что она молода и умеет любить.

Оказывается, надо не просто любить, но и знать, кого любить. Нужно суметь вовремя почувствовать сердцем человека — он ли твой единственный, один из тысячи встречных. Но как это трудно!

Малина поднялась, поправила рукой волосы, гордо вскинула голову:

— Ну и пусть!

Пусть первая любовь была для слез. Вторая будет для счастья!

ПЕРЕД СВАДЬБОЙ

Рассказ

I

В третьем мартеновском цехе прошел слух: подручный сталевара Николай Рыжакин — тихий парень, наконец-то решил жениться. Казалось бы, что здесь такого — обыкновенное дело! Поработает кто из молодых с год у печи, заслужит почет, встанет на ноги, — глядишь: уже семьей спешит обзавестись.

Старые металлурги, одобряя, похлопывают по плечу: мол, на свадьбу не забудь пригласить! И отмечают: «Крепко в производство врос, от рабочего класса не оторвется!».

Но о Рыжакине в бригаде сталеваров третий год шутя говорили: «Перестарок!» Было ему уже за тридцать и на вопрос «Когда тебя черти женят?», он, подумав, наивно отвечал: «Зачем?», будто хотел сказать: этого ему еще не хватало!

«Как зачем?» — возмутится иной и начнет доказывать Рыжакину, что «семья — это ячейка государства», что рабочему человеку положено иметь жену и детей, другой ввернет что-нибудь вроде: надо пристать к берегу, к уюту, третий шутит: «Эх, зря ты лекции о любви и дружбе не посещаешь — лектора так любовь и семейную жизнь расписывают, что после таких лекций хоть прямо в Загс!»

Рыжакин соглашался со всеми.

Советы, забота, беспокойство товарищей о нем были такими искренними, такими душевными, что Николай Рыжакин иногда думал: если он женится, то наверняка сразу сделает всех счастливыми!

Он, вздыхая, с грустью приходил к мысли, что все равно от этого не уйдешь и когда-нибудь, как ты не мудри, а придется все-таки жениться. Он не боялся этого, нет! Но вот выдать плавку, например, для него было легче, хоть и плечи болят, чем «пристать к берегу»… Плавка каждый день — привык, а вот женитьба — один раз, да на всю жизнь! Для всей бригады со стороны — ему семьей обзавестись пора, а для него — это вопрос жизни.

И когда на работе он встречает взгляды товарищей, обращенные на него, ему все время кажется, что все они осуждающе говорят глазами: «Хм, работает неженатый человек!».

Вот даже мастер Морозов сказал ему однажды:

— Рабочий-то ты хорош, а вот до человека еще не дорос… Дважды два — четыре.

Что он этим хотел сказать, Рыжакин не понял. А когда, утирая суконной рукавицей обожженное жаром печи потное лицо, Николай спросил:

— Что?

Морозов благодушно раздвинул жалеющей улыбкой усы и, прищурив глаза, чуть смущенно намекнул:

— Каждый работающий должен быть на полную жизнь счастливым. Попробуй — возрази! Пятью пять — двадцать пять.

Рыжакин жалел, что ничем не может мастеру возразить, что ни разу он лично ни в кого не влюблялся и тут, как ни крутись, действительно в его жизни получается: дважды два — четыре…

И после смены, возвращаясь домой, разбитый и усталый после горячего дня, он пытался возражать Василию Григорьевичу Морозову тем, что, мол, работа работой, а вот стать на полную жизнь счастливым — это труднее…

И не то, чтобы он выбирал, кто из невест побогаче (нынче все на выданье богаты), и не в том причина, что некоторые выбирают себе жену на танцах, — важно полюбить человека. А где она в его жизни, эта любовь, о которой написано столько книг, поэм, симфоний?!

Или она разная приходит ко всем: для одних, кто любит себя, она маленькая, для других, кто любит всех, она большая и жаркая, как пламя!

Рыжакину хотелось пламенной любви.

Может быть, поэтому он не торопился и ждал, а про себя боялся, что так можно прождать всю жизнь. А иногда думал, что он просто такой