Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

а небо из желто-сизого уже наливалось сиреневым светом, и когда макушка солнца скрылась, оно стало холодным, свинцовым, и в степных сумерках медленно и робко стали проступать первые близкие звездочки-светлячки, будто развешанные в воздухе. Где-то на краю деревни кудакнула курица, и сразу зазвонило боталами двигающееся по улице стадо коров, начали лаять ночные волкодавы, и над всей этой вечерней поющей тишиной отчетливо и громко тарахтел движок у совхозного клуба.

III

Привалившись к покосившемуся плетню, Малину встретил сосед Телегин, длинный и тощий мужик.

Хитровато прищурившись, он загородил ей дорогу и, раскинув руки, предупредил, подмигнув:

— Постой-ка! Дашка моя в избу вашу слетала, дак гость у вас — тебя сватать пришел. Литру спирта с собой приволок. Радуйся, баба!

Малина покраснела и оправила кофту.

— Кто же это?

— Зайди. Узнаешь. Меня не позвали. Злой Прохор-то на меня — днем поругались.

Малина постояла в нерешительности и, отодвинув Телегина, прошла во двор. Из сеней слышались пьяные выкрики дяди и залихватская песня Гришки, в которой он громко мечтал «о море, о дальних огнях маяков…»

«Конечно, мечтает он не о море, а обо мне, раз пришел свататься, но зачем же спирт?» — с досадой подумала Малина и представила, как опять долго и привирая будет хвалить ее Прохор и пьяный лезть целоваться, а Гришка будет сидеть и ждать ее согласия. «А может, он не сватать, а просто так пришел?! Но просто так ничего на свете не бывает!»

Когда она вошла и повесила косынку, увидела их, обнявшихся за столом; они ее не заметили: Прохор наливал в стакан спирт, Гришка пел.

— Здравствуйте! Это что за праздник?! — выкрикнула Малина, они разом повернули к ней головы.

— Племяша-а-а! Лебедь моя-а! — обрадовался Прохор и, пошатываясь, вылез из-за стола. — Григорий вот в гости ко мне зашел. Разговор у нас! Садись-ка, хозяйка. Отужинаем.

Гришка сидел, улыбаясь, переодетый в новый пиджак и хромовые сапоги и смотрел на Малину пристально и нагловато, будто хотел сказать: «Жду тебя. И в кино не пошел».

— Я не хочу. Сидите пейте и пойте. Я устала, — отодвинула дядю Малина и заметила, что Прохор согласно кивнул ей. Она подумала о том, что Гришка пришел просто так, выпить. «Ладно. Посижу, послушаю их разговор. Гришка, наверно, свататься не умеет, а только пить». Она ждала, что они будут говорить о ней, о свадьбе, но меж Прохором и Гришкой происходила совсем другая непонятная для нее и, как ей казалось, мудрая беседа, причем она удивилась тому, что Прохор обращается к Гришке на «вы», чего раньше не делал, а тот к нему на «ты», наверное, потому, что о ней и о свадьбе они уже поговорили досыта и у дяди Прохора на этот счет, конечно, не было никаких возражений.

— Вот ведь лошадь моя была гнедая, возрастная… а возила получше машины какой! Другой такой не сыщешь, а теперь не воскресишь. За семьдесят верст гонял — только хвостом и помахивает. Царство ей небесное!

Это Прохор хвалит Сивку.

— А ведь энергия машин и измеряется лошадиной силой! А электричество, например, ваттами и киловаттами! — громко, оглядываясь на Малину и почему-то нажимая на «тт», говорит Гришка.

— Силы, да… Вата… — Поддакивает запьяневший дядя Прохор и ласково смотрит на гостя. — Налейте, Григорий Васильевич!

Хорошие они. Мирные оба. И ей уже радостно оттого, что Гришка держится молодцом, сидит тихо, не пьет и говорит умные слова.

— Или вот, скажем обратно же, земля!.. Хм… — Прохор трет кулаком лоб — это значит сейчас он станет подбирать культурные слова. — Она, планета, безотлагательно, работница во всех смыслах, и в дружбе с человечеством. Хлеб! — он многозначительно поднимает желтый, обкуренный палец к потолку и, опять потерев кулаком лоб, замолкает.

Малина закрывает глаза: видит солнечный свет меж стеблей созревшей пшеницы, слышит, как цвинькают кузнечики, и перед ней проплывают степь, леса, горы и города у моря — это где-то там, далеко, а здесь Гришка на тракторе пашет планету… Она слышит слово «атом». Это голос Гришки — и, открыв глаза, опять прислушивается к разговору. Прохор перебивает Гришку и начинает кипятиться. Малина не следит за разговором, дремлет, но пьяный Прохор кричит и стучит кулаком по столу. Она открывает глаза.

— Атом это чер-те знает что выдумали. Ни к селу, ни к городу… И без него, проклятого, жили, хлеб растили. А теперь вот — бомбы!.. Войной пугают!.. — Прохор стукнул об пол деревяшкой и резко взмахнул рукой. — Вторую ноженьку никому не отдам. Я бы безотлагательно запретил бомбы. Нехорошо. Не рабочей масти дело! И у наших запретил бы, будь я генералом каким… Налейте, Григорий Васильевич!

Гришка смеется, хлопает Прохора по плечу «ты не прав!» и подробно и вежливо начинает объяснять, в чем не прав дядя. Малина уже не слушает разговор, а смотрит на «Григория Васильевича», на его молодые теплые глаза, жесткие скулы и вьющийся белый чуб и думает о том, что Гришка не такой уж плохой парень, как о нем говорят многие, и что хорошо вот так было бы всегда, если б Гриша приходил к ним в гости, сначала к Прохору, а потом к ней, — уж они нашли бы о чем поговорить. Она вдруг подумала, что Гришка — ее муж, давно живет здесь, а дядя пришел к ним в гости, чтобы «безотлагательно» поговорить с Гришкой обо всем, и на сердце ее хлынула теплая волна нежности и защемила радостью ожидания чего-то хорошего, счастливого. Ей стало жалко Прохора, который, наверное, все-таки женится на птичнице Семеновне и, отгуляв на своей и ее, Малининой, свадьбе, опять будет сторожить ночами совхозную контору и кашлять, пугая воров.

— Нет, нет, нет! — стучит Прохор по столу кулаком. — Животных бить нельзя. Я кнут никогда не держал! А у нас еще драки… меж парней. Друг дружке морды бьют — загляденье! Налейте, Григорий Васильевич!

— Не надо больше, Григорий Васильевич! — покраснев от того, что назвала Гришку по имени и отчеству, Малина останавливает руку Гришки с бутылкой и, взяв дядю за плечи, выводит из-за стола. — Иди спать. Ты… уже!

— Нельзя идти противу закона. Некоторые идут, особо в пьяном виде. К примеру Телегин… взял у меня, значит, с плетня сапоги, как свои! Я бы мог его… а я простил. По ошибке — отдай. — Прохор улыбается и гладит Малину по щеке: — Племяша, лебедь… Ро́стил, ро́стил — вот и замуж пора. Любовь, вишь, тебе подавай! А ты полюби! Вот Григорий Васильевич. Он… — Прохор подумал о чем-то и заключил: — Он!

— Ладно, полюблю. Спи.

Вместе с Гришкой они отвели Прохора в другую половину дома, и