Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

Как хорошо было знать, что она лежит рядом, и краешком глаза видеть мокрую прядку волос, и влажный черный зрачок, и мелкие веснушки на переносице, и как бы случайно кончиками пальцев касаться ее руки, отчего словно электрический ток пробегал по всему телу.

День казался бесконечным. Мы вспомнили о времени, только когда солнце сильно склонилось к западу, в сторону Стрелецкой бухты.

Она заторопилась.

Мы помчались к пристани. Нам повезло: катер стоял у стенки, готовясь отвалить. Запыхавшись, мы вбежали на дощатый причал. Меня ревниво кольнуло в сердце, когда загорелый матрос-катерник в мятой белой шапочке ловко подхватил ее за руки и, как мне показалось, не сразу отпустил. Мне почудилось, что на катере она стала какой-то другой, что под пристальными чужими взглядами она стесняется стоять со мной рядом. Я прислонился к борту и почувствовал себя несчастным.

Винт заработал, берег пошел назад. Мы оба стояли на корме и смотрели на известковые обрывы Северной стороны. И вдруг она произнесла фразу, от которой у меня перехватило горло:

— Мы теперь всегда будем приходить на это место. Это будет наше местечко, ладно?

3

На Графской пристани возле дощатой будки-кассы, где уже стояла шумная субботняя очередь, мы договорились о встрече. В семь часов на Мичманском бульваре, у памятника лейтенанту Казарскому.

Это было первое в моей жизни настоящее свидание.

Был уже шестой час. Я жил довольно далеко, на горе Матюшенко. Времени оставалось в обрез. Я прибежал домой и стал лихорадочно одеваться, забыв, что не ел с самого утра. Надел свою лучшую тенниску и расшитую серебряной канителью тюбетейку, старательно начистил разведенным в воде зубным порошком белые полотняные туфли.

В половине седьмого я был на условленном месте. Не помню, как прошли следующие полчаса. Помню только, что я ходил по скрипучему гравию дорожки и бесконечно читал выпуклую бронзовую надпись на памятнике, со старинным «ятем». Я был словно в лихорадке. Я боялся, что она не придет.

Но она пришла. Я издали увидел ее — странно повзрослевшую из-за туфель с каблуками. Она была в белом костюме с голубым матросским воротником. Волосы были по-взрослому уложены в узел на затылке. Она была прекрасна.

Это был сказочный вечер.

Наверное, человеческая жизнь измеряется не прожитыми годами, а вот такими вечерами или днями, или ночами. Я это понял потом.

Мы были вдвоем. И с нами был Севастополь — самый прекрасный город на земле.

Мы без конца бродили по его холмистым улицам туда, куда несли нас молодые, неутомимые ноги.

Мы взбирались к Историческому бульвару, где на Четвертом бастионе молодая трава зеленела возле медных пушек и окаменевших мешков с песком, где на дорожках густо лежали уже сухие цветы акации, источая слабый и нежный запах. Отсюда мы смотрели вниз на Корабельную сторону.

Торжественный и яркий, как орденская лента, закат опускался над бухтой. На кораблях заканчивали вечернюю приборку, мелодично звучали склянки. Моряки в белой форме «раз» на катерах и баркасах спешили к берегу в увольнение. На Угольной пристани они выплескивались на берег, словно пена прибоя.

Потом мы шли по Большой Морской вниз к институту Сеченова с его академически строгими колоннами, возле которых теплый бриз шевелил листву каштанов. Мы выходили на Приморский бульвар, где на клумбах сладко пах душистый табак и летали бархатно-черные с красной полосой бабочки «адмиралы». Мимо здания Морского штаба спускались к пристани 3-го Интернационала, где под деревянным настилом устало плескалась вода и резко пахло влажной солью. Потом вновь подымались к Мичманскому бульвару и снова смотрели на море и вновь не могли насмотреться.

День все не хотел кончаться. Медленно густели в воздухе дымчатые сумерки и темнели тени береговых утесов. Чайки носились в воздухе, то почти невидимые на фоне белых зданий, то резко белея на фоне неба и лиловых скал. Но вот вспыхнули первые фонари, зажглись разноцветные корабельные огни, и отсветы их легли на темную воду.

Прошло много лет, но я отчетливо помню приметы этого вечера: освещенную витрину кинотеатра, где шел фильм «Мы из Кронштадта», темнеющие на фоне закатного неба мавританские башенки морского яхт-клуба, рассыпающий голубые искры. по-южному открытый трамвай, несущийся вниз по улице Ленина, причудливую тень листвы на тротуаре возле будки мороженщика. Помню, как мы ели мороженое, как вкусно было лизать желтый кругляш, зажатый между двумя круглыми вафлями.

Помню, как мы спускались к темному морю со смутно белевшими гребешками прибоя и вдруг ощущали всю его таинственную глубину с шевелящимися черными водорослями на дне, с неподвижно висящими матовыми, словно стеклянные абажуры, телами медуз, с извилистым упругим ходом рыб.

Помню ее лицо, смутно таинственное в вечернем освещении, казавшееся еще смуглее от белого платья, помню уже по-взрослому женственное движение, которым она поправляла волосы.

Я держал на весу ее легкую, теплую руку, и она не отнимала ее. Только когда она поправляла волосы, рука ее на мгновение выскальзывала из моей, но потом возвращалась обратно, легкая и теплая, как птица.

О чем мы говорили в тот вечер? Мне трудно припомнить. Это был тот странный разговор, где простое звучание слов получает неожиданный смысл, а в паузы вплетаются тихие шорохи моря. Кажется, мы больше молчали. Я был так переполнен счастьем, что боялся расплескать его неожиданным движением или словом.

Мне хотелось что-то сделать для нее. Что-то особенное. Что-то большое. И я думал о том, что сделаю для нее это, ведь у нас будет впереди еще столько чудесных дней и вечеров.

Мне кажется, она чувствовала и понимала это. Я даже был уверен в этом, когда она подымала на меня влажно мерцавшие в темноте глаза.

Помню, как я провожал ее домой по уже пустевшим и потому казавшимся особенно широкими улицам. Мы поднялись по Таврической лестнице и остановились наверху у фонаря. Помню, как тихо шелестела под ветром перистая листва акации и крутилась в голубовато-белом свете веселая мошкара.

— Я пойду дальше одна. Тут рядом. Ладно?

Я держал ее за руку. Я даже не решался сказать, что хочу проводить ее до самых дверей. Мне достаточно было, что она рядом. Я только кивнул и спросил:

— Ты придешь завтра на Северную?

— Да.

— А вдруг тебя не пустят?

— Я приду.

— Обязательно?

— Да.

— До завтра.

— До завтра.

Вдруг она привстала на цыпочки и быстро провела ладонью по моей щеке. Звонко простучали по мостовой ее каблучки, и она исчезла за углом.

…Дома меня ждали холодные котлеты на сковородке и стакан простокваши. Сверху лежала записка… Жуя котлеты, я прочел ее: «Ушла