За горами, за лесами - Леонид Семёнович Комаров

class="p1">— Это Митяй вытащил! — решил Витёк. — Я его, гада ползучего, знаю! Он у нас папкины карманные часы стянул. Отпирался. Я у него за стайкой заначку выследил и нашел.

Мы помчались к дому Коротеевых. Малая надежда высушила мои слезы. Калитка была на засове. Витёк принялся барабанить в ворота.

На крыльцо вышла мать Митяя:

— И кто тамо? Чё надо?

— Нам Митяя.

— Айдате отседова!

— Пусть выйдет.

— Убирайтесь вон, говорю! Не то…

— Позовите, иначе калитку вышибем! — крикнул Витёк и снова принялся колотить в ворота.

Женщина, кляня нас, сошла с крыльца и отодвинула засов.

— Чего разбулгачились?

— Зовите Митяя! Он у него хлебные карточки стянул!

— Чё такое? Не ври-кось давай! Митькя-а! — позвала мать. — Поди сюда!

Из сеней выглянула жующая физиономия Митяя.

— Какие такие карточки они справляют?

— А я почем знаю. Ничего не брал.

— Как же — не брал? — заговорил я сквозь подступающие слезы. — А в куче-мале…

— А чем докажешь? Больно мне надо!

— Слыхали?! — сказала Митяева мать. — И убирайтесь! Ишь чё еще удумали — на людей наговаривать.

Она с грохотом захлопнула калитку и задвинула засов.

Я снова заревел. Витёк в сердцах стукнул еще несколько раз в ворота и прокричал:

— У-у! Ворюги!

Я побежал по улице за поселок, в поле. Ноги вязли в сырой, вскопанной под огороды земле. Бежал долго, пока не выбился из сил и упал лицом в ворох прошлогодней испревшей картофельной ботвы. И до того мне стало жалко себя, что я снова залился горькими слезами. Долго так лежал, пока не услыхал голоса Вити:

— Вставай. Пойдем. Чё так-то лежать?

Я поднялся, и мы пошли в поселок. У Евдокимовых во дворе я умылся. Ноги были исцарапаны в кровь, но боли не чувствовалось. Я сел на крыльцо. Что делать?.. Что будет дальше? Я боялся встретить маму. Она меня никогда не била, но я все равно боялся говорить про карточки.

Мария Филипповна позвала нас с Витей есть «заваруху» из поджаренной муки. Весной многие ели «заваруху», потому что картошка кончилась, сберегли только мелочь да глазчатые срезы верхушек на семена; на продуктовые карточки вместо крупы давали темную муку.

Есть не хотелось.

На дворе начало смеркаться. Я видел в окно, как пришла мама. И мне снова захотелось убежать далеко-далеко, чтобы никто не нашел…

Мама выходила на крыльцо и за ворота и звала меня.

— Ох ты, господи! — вздохнула Мария Филипповна. — Вот ведь беда-то какая. Ну, может, мне пойти и про все-то поведать?

— Нет, не надо! — просил я.

Вернулся с завода Борис Львович. Мария Филипповна рассказала ему про мою беду. Борис Львович взял свое алюминиевое ведерко и отправился к колодцу…

Пришел он вместе с мамой.

— Ну, что ж ты, дурашка? — сказала мама. — Пойдем домой.

Мама сварила на ужин суп из пшена (у нас еще немножко сохранилось), приправленный жареным луком. Так вкусно! Ели без хлеба. Мама на меня совсем не сердилась.

Потом к нам заглянул Борис Львович. Он потоптался у порога и, протягивая бумажный сверток, сказал:

— Я вот… Мы с Марией Филипповной посоветовались… Одним словом, возьмите, пожалуйста, пока…

— Да что вы! Не нужно…

— Прошу вас, — сказал Борис Львович, оставил хлеб на столе и ушел.

Мама долго сидела молча, отвернувшись к окну, за которым чернела ночь. Потом постелила постель, загасила коптилку, и мы легли спать. Я долго не мог уснуть и все думал, что когда кончится война, куплю много-много сдобных булок… Слоеных, с изюмом. И буду раздавать: Вите, Петрусе, Борису Львовичу… Всем, всем!

НОВОСЕЛЬЕ

Осенью тетя Груня решила продать свой дом.

Урожай в тот год был неважный. Картошки накапывали всего по одному-полтора мешка с сотки, да и то некрупной — «горох на семена».

Раньше, когда мы жили на Украине, я не помню, чтобы мы часто ели картошку. Мама или бабушка приносили с рынка баклажаны, кабачки и всякие другие овощи. А здесь, на Урале, картошка — самый главный продукт. Нет картошки — значит нечего есть. Даже помидоры и огурцы очень плохо вызревали, не хватало теплых солнечных дней. А таких яблок и груш, полная ваза которых всегда стояла у нас дома на буфете, здесь не было и в помине. Фрукты, рассказывали, привозились издалека, из Средней Азии. А когда началась война — совсем исчезли.

В палисаднике у тети Груни, как раз под нашим окном, росла одна-единственная яблонька. Весной она зацветала пышным бело-розовым кипеньем, но осенью приносила маленькие, величиной с украинскую вишню яблочки, которые назывались ранетками. Мне очень нравились эти терпко-кислые зеленоватые плоды.

Из ранеток тетя Груня варила варенье. Но это раньше, до войны. Теперь же большую часть урожая она продавала стаканами на рынке или у заводской проходной. Мне иногда разрешалось полакомиться с ветки.

У тети Груни в деревне жил престарелый брат с семьей и еще какие-то «сродственники». Прожив нелегкую зиму сорок первого года и собрав осенью неважный урожай, она решила продать свой «пятистенник» и перебраться к брату в деревню, где, как она говорила, будет легче «перебиться».

О своем намерении тетя Груня сказала маме месяца за два, сказала робко, со вздохом, потому что понимала, что ставит нас в трудное положение.

Мама много раз ходила на прием к начальнику квартирного отдела, пока не вмешалось цеховое руководство, и маме выдали ордер на подселение в барак.

Барачные застройки, именуемые Временным поселком, расположились рядом, через дорогу.

Я знал, что пацаны Линейного и Временного враждовали между собой, устраивали драки, и боялся, что барачные пацаны будут ко мне придираться.

Переселялись мы в октябре, когда начались дожди. Осеннее ненастье принесло распутицу. Ни в одном из поселков не было тротуаров. Лишь кое-где от дома к дому вились насыпные тропинки из шлака и щебня. В самые сильные дожди дороги заливало бурой кашицей, и машины натужно ползли, оседая на ухабах и колдобинах. А по обочинам, увязая по колена в грязи, брели усталые люди. Вязкая глина толстым слоем налипала на подметки.

Сначала мама хотела нанять машину или подводу, но по такой грязи ни один шофер не возьмется ехать, а подводу тоже не удалось достать. Перевозились на двухколесном ручном транспорте.

Вся наша утварь — железная кровать с досками, тумбочка вместо стола, две табуретки, чемодан и два узла с постелью и другими вещами — уместилась на хозяйственной повозке, какие имелись в каждом дворе. И хотя добра было немного, помочь нам пришли почти все соседи: и Мария Филипповна с Витей, и Петрусь со своей матерью, и Борис Львович.

Митяй стоял