Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

Скалы остались у озера. А здесь за соснами снег и снег.

Кто это по снегу бежит, руками машет? Не случилось ли чего на стойбище?!

Навстречу Хантазееву бежал, припадая на левую ногу, помощник Бахтиар. Он шлепал по снегу широкими унтами, махал рукавицей и кричал Хантазееву: «Люль! Люль! Плохо!» Глаза его были испуганными, голова без малахая, косички взлетали над плечами, когда он перепрыгивал камни.

«Беда! — подумал Хантазеев. — Что-нибудь с Ильчей случилось», и сам побежал навстречу толстому и неповоротливому Бахтиару. Тот, утирая рукавом малицы пот с круглого лба, сидел уже на камне и, раскачиваясь из стороны в сторону, всхлипывал, как мальчишка.

— У-уу! Люль-люль! Олени мои ушли… в сторону… в туман… туда-а! — Бахтиар указал рукой на далекие туманные горы.

Хантазеев взял его подмышки и поднял на ноги: «Мужчина, а плачет, ай-яй-яй!».

— Не плачь, Бахтиар! Скажи, случилось как?

— Мы пасли стада в низинах у болот. Дикий вожак сманил мое стадо в сторону… Пропали в тумане… к горам ушли. Разбрелись по тундре… — и Бахтиар, опустив голову, отвернулся, но уже не плакал, а вздыхал, ожидая гнева начальника. — Теперь об этом узнают все люди. Я растерялся, бригадир, прости.

Хантазеев поднялся на скалу, приложил руку ребром ладони ко лбу и посмотрел вдаль.

Над озером, над стойбищем, над строениями оленеводческого совхоза, окружая низины, встали горы в снегах. Туманы лениво плыли у подножий.

— На лыжах можешь стоять? Ногу сильно ушиб? — спросил Хантазеев помощника и, когда тот радостно закивал, поправляя на толстом животе ремень с ножом, пошел по снегу степенно и спокойно к стойбищу, будто всем своим видом говорил: «Э, не беда! Сейчас догоним».

И уже дома в юрте, взглянув на Ильчу, на фельдшерицу, дежурившую у ее постели, снимая карабин со стены, подумал: «Чарэма, сын мой, не растерялся бы. Целы олени были бы у него… А, Чарэма, Чарэма!»

Встав на лыжи, перекинули оба тынчаны через плечи, позвали собак и ушли в погоню, туда, где виднелись дальние горы.

…Ноги сами бегут по твердому насту, лыжи, обитые снизу жесткой шкуркой, скользят легко.

В небе висит большое желтое солнце, дымчатое по краям, и влажный воздух просвечивает, становится разноцветным и, кажется, звенит над искрящимися снежными просторами.

Огибая валуны, Хантазеев и Бахтиар приближались к туманам, обходя невысокую покатую гору.

Уже у первой островерхой скалы, глыбой нависшей над оврагом, они услышали треск рогов и стук копыт. Собаки после зычного окрика Хантазеева присели, поводя умными глазами. Бригадир стоял в тени под скалой, раскручивая тынчан. Бахтиар держал карабин вскинутым, готовясь по первому кивку бригадира выстрелить в вожака, если Хантазеев промахнется, бросив тынчан…

Олени мчались по пустой низине, спешили за крупным рогатым вожаком, наседали друг на друга, качая кустами рогов. От сухого треска, от топота, от трубного мычания напуганные животные, обезумев, бросались из стороны в сторону и, постояв, снова кидались друг к другу.

Стадо гарцующего молодняка стучало копытами по мерзлым мхам, по глине, взметало снега, направляя свой бег прямиком в горы. Видно, оно долго кружило по туманной низине и теперь мчалось прямо на Хантазеева.

Когда останавливался вожак, чтобы отдышаться и похватать губами вкусный теплый снег, останавливалось все стадо. Этот момент и нужно было подстеречь, чтобы успеть заарканить вожака.

Олени разрывали копытами снег, прятали морды в месиве снега и жевали ягель.

И снова, испугавшись малейшего шума, мчались навстречу ветру и просторам.

А когда в пути неожиданной преградой встали глыбы скал и островерхих камней, стадо остановилось. Хантазеев нервничал: он боялся, что глупый вожак может шарахнуться в сторону и увлечь за собой оленей — ищи тогда их в тумане!

Бахтиар выжидающе посматривал на бригадира, вцепившись руками в карабин, как бы спрашивая: «Можно стрелять?».

Хантазеев, радостно приметив вожака в спокойной стойке, уже раскрутил тынчан. «Эх, не мне бы нужно арканить, а сыну», — подумал он.

Вдруг дикий олень рванулся вперед и поскакал по снегу, между камней, шевеля ноздрями, — искал выход.

Олени метнулись врассыпную. Не выдержала собака и, залаяв, кинулась на них. За ней покатились по снегу другие лайки, и вот они уже окружили стадо, покусывая оленей за задние ноги. Все это случилось в один миг.

Хантазеев крикнул: «Хола!» — и выбросил тынчан. Веревка змеей изогнулась в воздухе и, прочертив дугу, обвилась вокруг шеи вожака, запуталась в ветвистых рогах. Он, мотая головой, ринулся вперед на круглый камень и рухнул на колени. И снова встал, перебирая крепкими ногами. Какая гордая осанка! Железное сплетение рогов! Хантазеев засмеялся, довольный, и посмотрел на печального Бахтиара, которому не удалось доказать меткость глаза при выстреле. Заарканенный вожак топтался на снегу, и Хантазееву показалось, что он слышит, как гулко бьется сердце оленя, и мысленно он пожалел вожака, заметив, что ободранные бока оленя дымятся.

В низине стало тихо. Снова мирно паслись олени, двигаясь по направлению к озеру. Бахтиар шел с левого края стада и покрикивал на оленей. Хантазеев устало скользил на лыжах, подгоняя вожака тынчаном.

Солнце скрылось куда-то, и из серого нахмуренного неба посыпался густой мокрый снег, покрывая спины оленей белыми попонами.

«Да… старость подходит. А кто заменит меня? — грустно подумал Хантазеев и снова вспомнил о сыне. — Бахтиар не заменит… Чарэма и стрелял метко, и призы брал, когда были гонки на нартах, и ловил оленей тынчаном, и оленя любил, когда был маленьким. Чарэма, Чарэма…» — Хантазеев вздохнул и, вспомнив, как ловко стреножил вожака, успокоился, подумав: «Ха! Я еще сам — не промах!».

II

Топится в юрте Хантазеева глиняный очаг — чувал. Фельдшерица, делавшая уколы, ушла в мансийский пауль — поселок. Она встретилась Хантазееву, когда он закрывал оленей в загоны, и сказала, что скоро придет опять.

В юрте темно, и только колышутся по стене косматые тени от огня печи.

Ильча лежит на топчане, разметав руки, и чуть слышно стонет. Хантазеев сидит рядом, нахмурив брови, качает головой и курит трубку. «Ай-ай! Больна Ильча ребенком. Не пустил ее в больницу на рудник. Сказал: рожай здесь! Как раньше… Родит здесь — сын будет. Фельдшер поможет. Эква — русская женщина — умная, однако, сказала: «Не скоро роды будут. Надо ждать, надо». Чарэма забыл семью, не вернется совсем. А мне другой сын нужен».

Хантазеев оглядывает стены, стол и пол, замечает развешанные у двери совики, малицы, сахи — доху из шкуры оленя. Доху сам шил жене в подарок. А она смастерила ему красивый квалы — пояс с орнаментом. На столе миски, полные исмита — мяса, варенного с мукой и сушеной клубникой. Сам варил. Вкусно. А жена