Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

И опять олени по тундре бегут от стойбища к стойбищу…

Давно это было.

А однажды в тайге медведя и лося убил, приволок на стойбище Суеват — праздник справлять. Усадили в почетный круг — лучший охотник Хантазеев!

Шаман песни поет, богов радости роду Хантазеевых кличет. Хантазеев гордый сидит. Манси головой качают. Емас! Емас! Поют и пляшут все.

Женщины мясо варят, лепешки пекут с лосиным салом. Угощают всех. Ему самая молодая, красивая блюдо подает. Глаза черные, как шкурка лучшего соболя, губы красные, как клюквы перед морозом, руки быстрые, как крылья, голос, как у ласточки, певучий.

Смотрит она на него, смеется так тихо, как ручей журчит… И он смотрит на нее украдкой, сердце радуется.

— Как тебя звать? — спросил Хантазеев.

— Ильча меня звать. Я у богатого манси выросла, — сказала она, и щеки ее зарумянились.

«Сирота», — подумал Хантазеев и шепнул ей, указывая рукой на себя:

— Я один. Пойдешь за меня? В тундру уйдем. Мы молодые оба с тобой. Жизнь начнем.

Она рассмеялась:

— Быстрый какой! — и убежала.

Почетный круг попросил Хантазеева показать тамгу своего рода.

Хантазеев нож вынул — всем знак показывает. Обходит почетный круг, молодой, крепкий, гордый.

Все начали смеяться над ним, пальцами показывать.

— Ошибку допустили!

— В почетном кругу захудалый род сидит!

— Думали, богат охотник!

— Хах-ха-ха! Медведя и лося в тайге украл!

Ильча среди женщин стоит хмурая, вот-вот заплачет. Хантазеев отобрал нож, крикнул гневно:

— Хола! Богат я. Вот тундра моя, озера мои, тайга моя! Кто хочет — в гости приходи!

Умолк почетный круг, насторожился. Шаман оскалился. Еще слово — убьют Хантазеева. А он смотрит на всех, нож в руке держит.

— А вот и невеста моя. И сам я свой. Догоняй, кто хочет!

Подбежал к Ильче, схватил, поднял на руки. Чувствует, руки ее теплые обхватили его крепко за шею, шепчет она:

— Бежим скорей! Убьют тебя и меня!

Гикнул на оленей, метель взвилась. Догоняй, кто хочет. Только выстрелы вслед! Да куда там! Сам шаман Хантазееву богов радости накликал. Пули мимо летят. Олени быстро скачут. Ильча крепко целует. Хах!

Давно это было…

Сами юрту поставили, сами оленя поймали, сами костер развели, сами жить начали.

Сколько лет счастливо жили. Сына вырастили. В совхозе почет Хантазееву. А теперь беда в семью пришла. Помрет Ильча, помрет… Он совсем один останется. Чарэма женится на русской Анютке. А потом Хантазеев и сам умрет. И кончится род Хантазеевых. Уй! Плохо!

Сдавило сердце тоской, больно. Обида подступила к горлу. Погрозил кому-то Хантазеев.

Нет, нельзя так… Несправедливо!

Род Хантазеевых большим был когда-то. Долго жили. Нельзя допустить конца рода, пока жив старший! Вина на него падает. Проклятьем заклеймит Хантазеева народ манси.

Врача подождать надо. Род будет спасен. А вдруг Ильча помрет, и он не успеет с врачом прибыть на стойбище вовремя?! Два дня прошло.

Он закрыл глаза, покачнулся, услышал ее стоны, увидел ее: протягивает она к нему руки, и сам застонал, рванулся к двери, пробежал по коридору, остановился, увидев в одной из раскрытых комнат много сидящих людей. Сердце учащенно колотилось в груди. Скорей, скорей!

Услышал мужской требовательный голос. Все сидели за красным столом, а один человек, лысый и маленький, стоял над всеми и говорил.

— Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы принять в члены КПСС Наталью Поликарповну Белову, прошу поднять руки!

Хантазеев разглядел у трибуны женщину, узнал: «Это она, врач. Хорошая девка, умная! Она вылечит».

— Против нет. Воздержавшихся нет. Наталья Поликарповна Белова принята в члены партии единогласно.

Хантазеев подождал, когда все опустят руки (ну, теперь можно), вбежал в комнату. Все обернулись на шум. Хантазеев торопливо шагал по узкому проходу между сидящими, подошел к столу и, поклонившись, произнес, обращаясь ко всем:

— Паче, рума! Мне врача надо, ой-ой, как надо.

Поморгал, зашептал что-то, вытащил из-за пазухи записку.

— Поедем, Наталья Поликарповна, на стойбище Суеват. Спасать Ильчу надо, — отдал ей записку.

Наталья встала, прочла записку, зашептала что-то председателю на ухо.

— Я Хантазеев. Оленевод. Из совхоза Суеват. Ждать нельзя больше. Умрет Ильча. Родить должна, — говорил всем Хантазеев, размахивая руками.

— Товарищи! — поднялся председатель. — Поступило срочное предложение…

Селиванов сидел задумчивый, строгий и, казалось, был совсем безразличен к тому, что здесь происходило.

— Есть предложение отпустить с партсобрания члена партии Белову для срочной поездки на Суеват-пауль. Ставлю вопрос на голосование.

Наталья заметила, как Селиванов помрачнел и первый поднял руку.

У Хантазеева засветились глаза. Он посмотрел на людей, на их добрые лица, и ему захотелось сказать им что-то хорошее, обернулся ко всем, помахал рукой:

— Рума, рума! — и, волнуясь, ничего больше не сказал.

— Продолжаем партсобрание. На повестке дня следующий вопрос… — услышал он за собой голос председателя и поспешил за Беловой к выходу.

У крыльца мела поземка. Олени, увидев хозяина, потянулись мордами, промычали что-то.

— Подожди меня здесь. Я быстро на медпункт сбегаю за сумкой! — крикнула Наталья.

Хантазеев повернул оленей к дороге, приготовил нарты. «Едем! Едем!» — стучало радостно сердце. «Ильча, Ильча! Встречай, встречай!» — стучало в висках.

II

Анюта и Чарэма вышли из клуба и направились через площадь к зданию рудоуправления.

Чарэма держал Анюту за руку, как маленькую девочку, торопил ее:

— Идем, идем, Анюта. Скорее, скорее. Отец, может быть, еще не уехал. Как раз успеем!

— Эх ты, бригадир! — сердилась она, еле поспевая за ним. Шаль сбилась набок. Шубка не застегнута.

— Бездушный ты человек! — ругала она его. — Как ты мог бросить отца одного на руднике и уйти? Как ты мог отпустить его, не поговорив с ним как следует?

— Я на собрание спешил. Я говорил с ним. Приглашал к себе в общежитие. Он сам не захотел подождать меня, — оправдывался Чарэма, — он врача пошел искать. Сейчас мы найдем его.

— Подожди, не беги. Не могу я так быстро. — Анюта покраснела и наклонила голову. Чарэма отнял руку, оглянулся, остановился. Анюта подняла голову и прищуренно взглянула на него: — Ты все еще сердишься на меня, Чарэма? — спросила она, беря его за руку.

Чарэма промолчал. Разве может он сердиться на нее! За что?

— Мне было очень тяжело, когда ты сказал, что уезжаешь на Суеват.

— Теперь я не поеду. Раздумал.

— А я обиделась на тебя за то, что ты не ответил на мой вопрос. Я спросила — совсем уезжаешь, а ты не ответил. Мне стало обидно.

— Мне тоже стало обидно. Тебя какой-то парень провожал домой, а не я. И танцевала ты с другим парнем, а не со мной. Тебе весело было. Значит, мы еще не настоящие друзья.

Анюта