За горами, за лесами - Леонид Семёнович Комаров

Я оттолкнул Витьку, а он снова бросил кроликам куст полыни. Мы чуть не подрались. Наш спор разрешила бабушка Тимофеевна:

— Пущай едят. Полынь можно. Это им заместо лекарства.

Я позлился, но потом мы помирились. В общем-то Евдокишка в этом деле знал больше: он родился в деревне.

Не успели как следует подрасти первые крольчата, как появились новые — шесть штук. Четырех из первого окрола дядя Зия забил. Конечно, было жалко, но все равно кроликам становилось тесно. Вскоре дядя Зия забил еще четырех, и одного отдал нам.

Мама приготовила очень вкусное жаркое, — такое, какого я никогда в жизни не ел. У нас был настоящий праздничный обед. И мы все сели за один стол — Гайсановы, мама и я. А у дяди Зии была бражка, но, кроме него, никто не стал ее пить.

Мама говорила, что крольчатина по вкусу очень напоминает курятину: мясо такое же белое и мягкое. Но я не знал, вернее, забыл, какая на вкус курятина, потому что ел ее очень давно, еще до войны.

Нужно было подумать о том, как устроить кроликов на зимовку: в сарае они могли перемерзнуть. Дядя Зия решил двух из молодых — самца и самку — оставить для расплода и держать где-нибудь в бараке.

Но однажды, вернувшись из школы, я первым делом кинулся к сараю, чтобы покормить кроликов, а загон оказался пуст. Одна доска снизу в задней стенке была отодрана…

— Свистнули! — сказал Генка.

Вечером дядя Зия приколотил доску, обил всю заднюю стенку металлической сеткой.

— Ничего! — улыбнулся он. — Весна придет, снова заведем.

…Сколько лет прошло-пролетело, а мне все кажется, что было это совсем недавно.

В шестьдесят пятом году, в день двадцатилетия Победы, когда на Комсомольской площади торжественно открывали памятник-танк, я встретил дядю Зию. Он немного постарел, но остался таким же «мосластым». В черных кудрях высветливалась седина. Дядя Зия был при всех наградах — боевых и одной трудовой: его наградили орденом «Знак Почета».

Мы давно не виделись, и дядя Зия рассматривал меня и так, и эдак.

— Тебя не узнать. Солидный стал.

— А вы почти не изменились.

— Нет, Лёша, хворать мала-мала стал. Старею… Раны болят. Ну, а мама-то как поживает?

— Спасибо, последний год работает. На пенсию пойдет. А ваши как? Равилька где? Фаридка?..

— Разбежались, разъехались. Равилька Казахстане живет, трассе газопровода работает. Фаридка за военного, за офицера замуж вышла, Сибирь уехала. Вдвоем с Маликой поживаем. Квартиру новую, отдельную получили, все удобства. Слушай, а пойдем к нам сейчас! Выпьем с тобой маленько за Победу! Для меня этот день — два раза праздник: сорок третьем, 9 мая воевать уезжали…

Я тоже помнил тот день, когда на площади у главпочтамта провожали на фронт добровольцев-танкистов.

Как Малика тогда убивалась!

Но время шло: дядя Зия прислал большое письмо, и оно обошло все комнаты нашего барака. Потом в каждом письме он присылал приветы соседям.

В конце войны Малика с детьми переселилась из барака в соцгород, в четырехэтажный дом: как жене фронтовика-добровольца ей дали отдельную комнату.

Гайсановы уехали, и мы с мамой остались жить одни в нашей огромной — в два больших окна — комнате.

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ГИБЕЛИ НЕИЗВЕСТНЫ

Осенью сорок третьего года вернулся с фронта отец Вити Евдокимова. Приехал без ноги, но живой! Какая была радость в доме!

Мария Филипповна три дня не приходила в школу, а когда пришла — была неузнаваемой: помолодела и ростом, казалось, стала выше. Витьку тоже словно подменили: дома он таскал воду, колол дрова, топил печь — все по своей воле. Еще бы! Вернулся отец…

Однажды радостный Петрусь подскочил ко мне и выпалил новость. Говорил он так быстро и так путанно, что я сразу толком и не понял, что произошло. Оказалось: их нашел отец.

Когда к городку, где жили Охрименки, начал подходить немец, их эвакуировали. Люди спешно покидали город, не взяв с собой почти ничего. Думали, что уходят ненадолго, что фашистов прогонят и все вернутся. Но обозы беженцев уходили все дальше на Восток…

В военной круговерти отец Петруся и его семья потеряли друг друга.

Петрусина мать уж и не чаяла получить добрую весть и нередко называла нас с Петрусем: «Сироты вы мои, сироты…»

И вот — нашелся отец! Он жив, он бьет фашистов! Есть номер его полевой почты! И ему можно написать письмо!..

А я так ничего и не знал о судьбе моего отца… Где он, что с ним?

Отца я помнил плохо. Он много работал, часто ездил в командировки. Виделись мы с ним редко, бывало, и не каждый день. Но зато в выходной шли или в зоопарк, или в цирк; а то все вместе — папа, мама, бабушка и я — ехали отдыхать за Днепр или в Пущу-Водицу.

Был отец высоким и худым. По рассказам мамы у меня такие же глаза и губы, как у него. Мама и отец окончили в Харькове один институт, только когда мама поступала, отец уже был на последнем курсе. Учиться на инженера его послали по партмобилизации. Потом отец работал на заводе, но недолго, потому что его направили в Госпром[1].

Харькова я совсем не помню — мне тогда был один год. К городу, в котором я родился, у меня остались теплые чувства, как к близкому родственнику, которого никогда в жизни не видел, но много слышал о нем.

Самые ранние мои детские воспоминания связаны с Киевом — «нашим Киевом» — бульваром Шевченко с каштанами и тополями, вороньими гнездами, звоном трамваев под окнами. Тогда по бульвару Шевченко еще ходили трамваи: вверх к Шевченковскому саду и университету (куда они шли дальше, я не знал, потому что выше сада мне бывать не приходилось), и вниз, через Крещатик, к Бессарабскому рынку, куда я с мамой и бабушкой часто ходил за покупками.

Я запомнил бабушку — высокую, с тонким смуглым лицом, гладко зачесанными назад и собранными в узел седыми, почти белыми волосами, с улыбающимися глазами в паутине темных морщинок. Я любил, когда бабушка усаживала меня на диван, и мы рассматривали фотографии.

У бабушки, кроме нас, никого не было. Мой дед погиб еще до революции, утонул: его повезли на маяк к больному, был шторм, и лодку перевернуло. Бабушка всю жизнь прожила в Одессе, кроме последних двух лет.

Летом меня увозили к бабушке, на море. Каждый раз я привозил оттуда раковины, в которых шумело море, и много полосатых гладких камушков, из которых смастерил