Крысиха - Гюнтер Грасс

смурфиками: того, что с топором, тех, что с косами, двоих, которые проводят досуг с теннисными ракетками, того, что регулирует игрушечное движение сигнальным диском, бездельника, продавца фруктов, нескольких смурфиков, связанных с искусно построенной миниатюрной железной дорогой и ждущих на платформе. Все такие же милые, как и всегда. Я видел кухонную технику: миксеры и тостеры, видел полицейские принадлежности: дубинки, наручники, шлемы с забралом. Я увидел остатки человеческой истории, преимущественно связанные с немецко-польскими отношениями: среди орденов и медалей также Solidarność, кованую надпись, четвертая с конца буква которой до сих пор держит бело-красный флажок.

Ах! и еще это. То, что я не хотел видеть – Ну же, посмотри! кричала она, посмотри на это! – предстало передо мной как часть моего детства: тот концлагерь, расположенный между заливом и Балтийским морем, который назывался Штуттхоф и был лишь одним из более чем тысячи шестисот лагерей, простирался как свидетельство человеческой истории в макетном воспроизведении, не забыты ни печи, ни бараки.

На обратном пути я увидел глобус, который крысы-посетители охотно бы потрогали и повертели, но им не разрешали. И когда я в книжном отделе, в котором, как и у музыкальных инструментов, царило оживление, среди множества хотя и довольно потрепанных, ветхих томов обнаружил несколько выдающихся польских произведений, Пан Тадеуш, Фердидурка, я высматривал его и его бабушку. Но только в Красном зале ратуши, где прежде находилась картина Динарий кесаря, я нашел мумии Анны Коляйчек и ее внука. Наконец обретшие покой. Полуприкрытый ветхой тканью, он у ее ног. Но чего-то не хватало.

Я перешептывался с моей возлюбленной. Она улыбнулась, да, та, с прекрасными локонами, в которой я узнаю свою Дамроку, улыбнулась и разрешила, чтобы более или менее целый жестяной барабан, который во время посещения отдела с игрушками бросился мне в глаза, мог быть перенесен в зал ратуши. Два смотрителя из числа новошведов позаботились об этом. Оскар получил то, чего ему недоставало. Смеясь, моя возлюбленная воскликнула: Как говорили прежде? Должен быть порядок!

Позже, перемещенный в другое место или, точнее, запертый в своей капсуле, я услышал ее, не видя ее модифицированного очарования: Ты видишь, мы стараемся. Многие предметы нашлись в городской черте, другое, например осколки кашубской глиняной посуды, было привезено. Согласно нашему замыслу, образ человека не должен полностью исчезнуть. Получается, на крысиные народы буквально возложена обязанность помнить о человеческом величии и высокомерии; в то же время я признаю, что нам, крысолюдям – или человекокрысам, как ты говоришь, – порой приходится прибегать к принуждению. Мы организуем посещение музеев. Так как мы контролируем запасы зерна и семян, нам не составляет труда обеспечить исполнение наших распоряжений. То, что мы, раздавая земельные наделы, делаем сельские крысиные народы если не зависимыми, то, во всяком случае, преданными, имеет последствия: уже вся земля от устьев рек до предгорий поделена. Все народы предоставляют транспортировочные колонны, поскольку все припасы хранятся централизованно. Только город обеспечивает обзор. Распределение происходит здесь. И мы распределяем. Никто не должен голодать при такой системе, девиз которой – выносимая нужда…

Здесь она прервалась. Она говорила, погруженная в свои мысли. После паузы, которая мне осталась для игр с другими реальностями – я взывал к встречам, к предстоящему дню рождения, – я услышал ее голос, полный тревоги: Мы наблюдаем за этим развитием не без опасений. Опасность возможных возвращений к слишком хорошо известному человеческому поведению очевидна, особенно теперь, когда мы научились высекать огонь, что, как ты знаешь, будет иметь последствия, нет, уже имеет. Мы, крысолюди, варим, жарим, печем наши початки кукурузы, то же самое происходит и с охотничьей добычей полевых крыс, которую с недавних пор приходится сдавать полностью, потому что нам, почти ненасытным, хочется мяса, приготовленного на огне. Конечно, они делают то, что от них ожидают. Но этого недостаточно, этого становится все меньше и меньше. Очень медленно наши усилия по борьбе с нехваткой мяса с помощью плановой экономики приносят результаты.

Ее сообщение превзошло все мои подозрения: Поскольку в некоторых регионах, особенно на плодородных маршевых почвах, популяции чрезмерно возросли, было решено посредством отбора сократить численность крысиных народов сначала в районе устья Вислы, где поселились народы, мигрировавшие из России и Индии, позже будет охвачена и кашубская глубинка, где у коренных жителей, смешанных с немцами, есть свои участки. Мы концентрируем особо крепких молодых особей на обособленной территории…

Верно! воскликнула она, ты угадал: в месте нашей высадки, где до сих пор стоят обломки корабля и которое разрешено посещать по праздникам, на так называемом Острове складов мы откармливаем избранных молодых крыс отборным зерном и семенами до отвала, готовя их к забою. Поскольку нам удалось откормить островоскладских крыс до веса, значительно превышающего норму, мы, даже если по окончании сезона сбора урожая голуби будут в дефиците, вскоре будем обеспечены жареным мясом. С тех пор как у нас появились кухни, нам, по сути, уже ничего не нужно. Постоянно что-то тушится, жарится, скворчит. Нам бы следовало быть довольными и скромными. Однако поскольку последние урожаи ячменя были необычайно обильными, теперь все же появилось пивоварение, хотя это нововведение долго обсуждалось в Совете Новошведов. В пассаже арсенала, на некоторых террасах Фрауэнгассе и в погребе ратуши разливают пиво. Конечно, в меру и всегда под контролем. Групповые попойки требуют разрешения и проходят под надзором. Но когда недавно состоялось празднование Дня Большого взрыва – это была семьдесят пятая годовщина, – наши сородичи устроили для прибывших делегаций крыс зрелище, которое не назовешь иначе как отвратительным: толпы шатаются вверх и вниз по Ланггассе, фонтан Нептуна загажен…

Все это меня беспокоит, любимый, сказала она и снова оказалась рядом со мной на крошечной органной скамье. Она заиграла прелюдию. Это звучало печально, как Страсти. Ах, Дамрока!

В поисках отличия от зверья

любовь охотно называют

особым человеческим даром.

Имеется в виду не любовь к ближнему, которая животным знакома

больше, чем человеку,

скорее речь идет о Тристане и Изольде

и других образцовых парах,

которые даже среди лебедей

немыслимы.

Как мало мы знаем о ките и его самке,

сцены, подобные сценам между Фаустом и Гретхен,

были бы этим крупным млекопитающим чужды,

если не противоестественны.

Выше, чем гон оленя, стоит Песнь песней Соломона.

Ничто обезьянье не сравнится с влюбленными из Вероны.

Ни один соловей, ни один жаворонок, только человек

любит любой ценой, вне сезона, до безумия

и за пределами смерти.

Как известно, влюбленные

хотят даже съесть друг друга.

Это правда, любимая: целиком и без остатка.

Однако прежде – и под музыку лютни —

мы зажарим себе двойной кусок

сочной свинины.

Я прошу тебя, давай примем приглашение. Взгляни, он напечатал пригласительные, немного нелепые, зюттерлиновским шрифтом. Там не должно быть большого скопления людей, только самые близкие друзья. Тебя он упомянул от руки особо: «…и, пожалуйста, придите с Вашей Дамрокой…» Одеться мы можем как захотим. Просьба ответить. (Говорят, Мальскат, к сожалению, отказался.)

Мы пришли слишком рано. Пока лишь несколько гостей. Среди них те самые длинноногие дамы, которых он предпочитал, всегда выглядящие как одетые в гражданское медсестры – столько утомительной заботы. Его выход еще только предстоял. Дамрока была в золотисто-желтом. В качестве подарка я придумал нелегально напечатанный в Польше перевод его воспоминаний: редкость в двух томах на дешевой бумаге. (Официальное издание появилось на рынке совсем недавно и было быстро раскуплено.)

Лишь несколько джентльменов из производственного цеха, его поверенный, дамы из отдела продаж, два японских деловых партнера и несколько известных кинематографистов, в той или иной степени ему обязанных, среди них – вечный юноша в смокинге и альпинистских ботинках, который охотно дает волю своему гению в девственных лесах, песчаных пустынях или –