Крысиха - Гюнтер Грасс

которая, будучи подогнанной под новошведский размер, вместе с консолью казалась крошечной по сравнению с возвышающимися органными трубами. Она прелюдировала руками и ногами, как будто игра на органе давалась ей так же естественно, как вдох и выдох; все это сделали возможным три буквы – волшебная формула ДНК.

Пока она исполняла вариацию Иисус, радость моя, я услышал, как Дамрока сообщает: Кстати, мы вовсе не уничтожили эту жутковатую мумию и ее мумифицированного гнома. Ты найдешь обоих в самом дальнем углу хоров с органом, там их теперь почти не замечают. Как ты знаешь, мы обходимся без насилия. Мы за медленные, безболезненные переходы. Рассудительность руководит нашими действиями, поэтому мы не запретили поклонение этим двум мумиям, а терпим его и даже поощряем в определенные дни. Например, по случаю Большого взрыва. Из года в год мы празднуем его, предоставляя мумий, как и в день нашей высадки на берег, для поклонения крысиным народам. От этой последней человеческой телесности исходит теперь нечто устрашающее, полезное, как запоздалое осознание. Смотрите, повторяю я с кафедры снова и снова, никогда больше такого не должно быть. Посмотрите, до чего дошли люди. Эти мумии должны служить нам одновременно и напоминанием, и предостережением. Смотрите, как это ужасно!

И человекокрысиха с локонами тоже обратилась ко мне с разъяснениями. Не переставая играть на органе руками и ногами, она произнесла: Принимая крысиную сущность в себе, мы становимся по-настоящему человечными. А поскольку мы осознаем нашу человеческую сущность, крысиное стало нашей неотъемлемой составляющей. Будучи изначально творением человека, мы превосходим наших создателей, к которым мы, оглядываясь назад, испытываем сострадание. Они потерпели неудачу в самих себе, тогда как мы, благодаря крысиному в нас, принадлежим будущему.

Она перестала играть на органе, повернула ко мне свою крысиную мордочку, которую с обеих сторон обрамляло великолепие ниспадающих локонов, и сказала: Вот еще одна причина наблюдать за крысиными народами хоть и с сочувствием, но вместе с тем отстраненно, когда они группами поклоняются тому последнему спутнику на орбите, в котором ты, мой милый, кого я снова и снова вижу во сне рядом, навечно заключен. Мы слышим твои рассуждения. Твои жалобы и требования нам известны. Твои крики – Земля, приди! Ответь, Земля! – иногда соблазняют нас пошутить над тобой. Твой инкапсулированный сон, в котором люди все еще существуют, деятельны и полны идей, передается нам. Мы хорошо его понимаем, твой гнев. Понятно и твое запоздалое раскаяние. Когда ты скорбишь по своей Дамроке, меня это трогает.

Мне казалось, будто мне позволили уложить свою голову, а вместе с ней – все мое одиночество на ее локоны, только ее смех тревожил. Все еще сидя на органной скамье, но теперь сложив руки на коленях, она сказала: Иногда мы, однако, улыбаемся, когда ты снова и снова утверждаешь, будто только твоей человеческой мужественности и твоим скучным женским историям присуща реальность, в то время как я, все-таки твоя возлюбленная, и все шведско-модифицированные, а также вверенные нам крысиные народы – продукт твоих снов, взаимозаменяемый другими снами.

Вдруг я услышал ее строгий голос: Это должно прекратиться! Уверток мы не потерпим. Нам может прийти в голову забыть тебя, перестать находить тебя забавным, начать видеть во снах нечто другое, не тебя, а, например, кормящих молоком навозных мух. Надеюсь, ты понимаешь мой намек.

Мы спорили. Я кричал: Их вообще не существует, твоих дурацких навозных мух!

Она возразила: Вскоре тебя больше не будет!

Я пошел на уступки: Ну ладно, Дамрока. Пожалуйста, прекрати эти угрозы.

Она оставалась строгой и при этом тянула органные регистры: Всего лишь предупреждение, милый друг, чтобы ты понял, в какую яму ты мог бы упасть, если я…

Остальное потонуло в грохоте органа. Тихо, может быть, слишком тихо – но она все равно меня услышала – я сказал: Нет, пожалуйста, нет. Я по-прежнему нахожу тебя прекрасной. Более того: ты снишься мне во плоти, с кожей и волосами, так сказать. Я действительно к тебе привязан и полон нежности, даже несмотря на то, что твои соски немного маловаты. Я привыкаю, я приспосабливаюсь. Даже твое крысиное личико не может испугать мою любовь. Нам нужно быть ближе, еще ближе друг к другу, чтобы стать одной плотью, если бы только органная скамья не была такой маленькой, а твоя дырочка такой узкой…

Так я слышал себя – громко, поверх Баха или Букстехуде, поверх всех регистров: Да, тебя, только тебя хочу я и хочу я! Любовь, никогда я не чувствовал ее так сильно. Всем чем угодно, твоим суженым, твоим шутом, твоим небесным женихом я хочу быть. До желания изгрызть, сожрать, сожрать без остатка – вот как я тебя люблю… Но перестань же наконец, любимая, лишать меня остатков моей жалкой реальности. Она принадлежит мне. Я ее не отдам, понятно! Можешь тут крысоваться сколько тебе вздумается. Как только проснусь, я поверну ручку настройки и удостоверюсь в своем существовании с помощью Третьей программы. Она всегда знает, что посоветовать, дает утешение и основывается на разуме. Она предсказывает то, что будет решено завтра в Брюсселе. Она дает надежду, пусть и крошечную, на скорое начало продолжительных переговоров. В конце концов, кое-где что-то снова происходит. Процентные ставки снижаются. Папа римский планирует множество поездок. Летняя распродажа оживит экономику. И наш господин Мацерат хочет отпраздновать свой день рождения, ему исполняется шестьдесят: праздник, на который мы, Дамрока, сердечно приглашены. Но ты остаешься равнодушной, как будто все это – папа, Брюссель, летняя распродажа – лишь плод воображения, голый вымысел…

Ее игра на органе оборвалась. Никакого эха. Я испугался. Ни ее, ни крошечную органную скамью нельзя было нащупать. Снова пристегнутый в своей космической капсуле, я услышал ее. Ее болезненно отчужденный образ заполнил монитор. Мое запинание: Но я ведь всего лишь хотел получить немного среднесрочных данных…

Это раскатисто произносимое Р. Ее голос, отчеканенный в Передней Померании: Не болтай глупости. Тебе давно пора понять, что вас, вместе с Третьей программой, больше нет нигде, кроме как в наших снах. Или – при всей любви – еще яснее: пока мы и вверенные нам крысиные народы готовы помнить о вас, богоподобных самоуничтожителях, существует человеческая деятельность, а значит, и ты как все более ослабевающий ее отголосок. К слову, мы сожалеем о нашей потере памяти, об этом угасании некогда четких образов. Мы боремся с этим, мы не бездействуем. Сначала в Артусхофе, позже в ратуше мы создадим музей, в котором остатки времен человека будут выставлены для назидательного обозрения. Ваш мусор по-прежнему дает многое. Кроме того, в подвалах, кладовых осталось кое-что существенное: пишущие машинки, телефонные аппараты, кинокамера, целый «фольксваген», запчасти и принадлежности и даже более или менее сохранившийся рояль «Бехштейн». И та древняя женщина со своим малышом больше не будет пылиться в хорах с органом, а как часть нашей коллекции наконец обретет покой. И, разумеется, мы, как и крысиные народы до нас, сделаем все, чтобы сохранить архитектурное наследие города Данцига-Гданьска. Господь свидетель: хлопот и работы предостаточно.

После долгих упрашиваний и уговоров, занявших неизмеримо много времени, мне снова разрешили отстегнуть ремень и быть рядом с ней. Под ее присмотром я увидел музей поздней истории человечества. И я видел группы крысиных народов, ведомых поучающими уотсонкриками, поднимающиеся по винтовым лестницам, спешащие по залам ратуши. Царил явный порядок. Все на своем месте. И чего там только не было!

Только посмотри! воскликнула моя возлюбленная, надев, словно на праздник, под ниспадающие локоны янтарное ожерелье моей Дамроки. Только посмотри, что от вас осталось!

Я увидел стоматологическое кресло, рядом с ним – соответствующие инструменты. Маленькие компьютеры рядом со старомодными торговыми весами. Много произведений искусства, среди них – готические. Только представьте: фарфор! Но также и легкое и тяжелое оружие: зенитные ракеты! Рядом – привлекательно оформленный отдел с игрушками, заполненный одиночными и сгруппированными