Сердце женщины - Мухаммед Паруси Матви

Они отползли в сторону и зашептались. Ахмед догадывался, что его товарищ наверняка обдумал новый план.

Наконец Атыйя вернулся и произнес:

— Иди, друг, на место и готовься показать свою храбрость в бою.

Ахмед ничего не ответил, но обрадовался и почувствовал, как кровь бурно прилила к его залитому потом лицу. Через несколько минут бойцы стали вдруг отползать в сторону от рощи. Ахмед подумал, что командир слишком уж поспешно изменил свое решение.

Что он за человек, командир? Длинный и плоский, как доска. Когда он разговаривает, то скрещивает руки на груди. Никто никогда не слышал от него грубого слова.

…Между тем Атыйя, оставив свое оружие, пополз вперед. Вот он достиг края ячменного поля, поднялся и, пригибаясь к земле, кинулся к колючей проволоке. Противник открыл стрельбу. Бойцы, прячась за стволами деревьев, вели ответный огонь по бойницам, заставляя врага укрыться за каменными стенами. Группа бойцов под прикрытием огня, пригнувшись к земле, бросилась вслед за Атыйей к проволочным заграждениям. Атыйя остановился у самой проволоки. Добежав до заграждения, бойцы ставили на него, как на мост, ногу и, оттолкнувшись, перепрыгивали через проволоку.

Один из бойцов был ранен в нескольких шагах от Атыйи. Однако он упорно полз вперед и, превозмогая боль, бросал гранаты. Подоспели и остальные бойцы из инжирной рощи. Один за другим они перемахивали через живой мост.

Кровь заливала Атыйю, тело его содрогалось. Оно сжималось под ногой прыгающего, потом на миг расслаблялось и напрягалось вновь. Невыносимая боль терзала грудь Атыйи, пот заливал глаза. Руки его намертво вцепились в деревянный кол проволочного заграждения. Атыйя явственно ощущал, что товарищи все прыгают и прыгают через него, но, когда ему удалось открыть глаза, он понял, что это был бред, боль его многочисленных ран. Он вглядывался вперед, но не видел никого из бойцов, даже того, который недавно был ранен возле него. Он закрыл глаза и прислушался. Крики, взрывы, выстрелы, стоны.

Атыйе хотелось упасть, обрести покой, но он уже не мог сделать этого. И даже когда в его мозгу молнией взорвался свет, уничтожая все нервные центры, и исчезло ощущение жизни, Атыйя остался стоять.

Его видели все, кто возвращался из военного поселения, радуясь победе над врагом.

Их осталось девятнадцать, и с ними был Ахмед.

Перевод О. Фроловой.

Сухейль Идрис

(ЛИВАН)

ДОРОГА

Неужели она придет?

Он был в смятении. Не хотел ее видеть. Ни за что! Правда, рана затянулась, ведь уже прошло несколько месяцев с того дня, как они расстались. Но кто знает — вдруг приход Ламьи растревожит его, поколеблет, лишит уверенности в необходимости их разрыва?

Он спрашивал себя, почему ее лицо, именно оно возникло перед ним в ту последнюю минуту, когда он потерял сознание от сильного удара полицейской дубинки.

Как он хотел забыть о ней, о своей любви! И он почти не сомневался, что достиг этого. Но ее глаза!.. Такие чистые, ясные, сияющие необыкновенным блеском. Казалось, они наполнены влагой — так были они прозрачны. Взгляд этих глаз освежал, словно глоток воды в пустыне. Он не мог забыть их, это было выше его сил.

Почему, в самом деле, мысли его все время возвращаются к Ламье? Ведь она стала чужой за эти семь месяцев, пролетевших со дня их последней встречи. Он уверял себя, что исцелился от этой любви, любви, которая принесла вместо радости одно разочарование.

Вспыхнувшая мгновенно страсть обернулась глубоким и сильным чувством. Однако Ламья оказалась совсем не той, которую он искал. День ото дня больше и больше убеждаясь в этом, он сделал все, чтобы погасить в себе любовь.

Три года назад Ламья была для него всем на свете. Древо любви проросло в его сердце и расцвело. Они оба одновременно получили степень бакалавра, он был счастлив и верил, что отныне путь их жизни будет единым. Но потом он сумел убедить себя, что его чувство — не что иное, как результат долгого общения между двумя семьями. Ламья была его двоюродной сестрой, дочерью его дяди, и просто он видел ее чаще, чем других девушек. Не удивительно, что именно она стала первой девушкой, вошедшей в его жизнь.

Всего три года прошло с начала их любви. Каким долгим кажется теперь этот срок! Он был тогда наивным ребенком, таков ли он теперь? А какая она, Ламья?..

Он боялся ответить на этот вопрос. Ведь уже давно он почувствовал, что Ламья отстает от него, что по дороге жизни он идет один. А как прежде мечтали! Вот они, закончив учебу и получив дипломы, всегда будут вместе — ведь любовь окрыляет их…

Но Ламья отставала все больше, она будто прирастала к земле — казалось, какая-то непонятная сила удерживала ее.

Время от времени, оглянувшись назад, он с тревогой просил ее не отставать. Затем он стал чувствовать, как любовь превращается в оковы. Она больше не возвышала его, не звала вперед…

— Надо сменить повязку, — голос сестры, прервав цепь размышлений, вернул его к действительности.

Сестра осведомляется о его самочувствии.

Он снова ощутил боль в голове, но слегка прикрыл веки: «Хорошо». Он обманывал и ее, и себя. Спросил, как себя чувствуют его друзья в соседней палате, нельзя ли их повидать. Но сестра велела соблюдать полный покой.

Лежа с закрытыми глазами, он видел все происшедшее вновь: вот он идет в одной колонне вместе со студентами и рабочими, демонстранты останавливаются перед зданием иностранного посольства, раздаются крики протеста против оккупантов, против их деклараций, написанных на чужом языке.

Вдруг демонстрантов окружила полиция — пошли в ход дубинки. Те, кто были ранены, упали, остальные бросились бежать. На него навалились трое полицейских, нанесли удар по голове. И когда он, теряя сознание, прикрыл глаза, на какую-то долю секунды в его воображении возникло ее лицо, лицо Ламьи, а потом — темнота…

Послышался легкий стук в дверь. Он встрепенулся — она! Если б можно было спрятаться за опущенными веками!.. Шаги совсем близко. Он не выдержал, открыл глаза…

Это была не она! Пришел Сами, ее брат. Склонился над раненым, поцеловал в лоб. Он замер при этом прикосновении. С приходом Сами он почувствовал незримое присутствие Ламьи. Словно в палату ворвалось дуновение духов Ламьи, отзвуки ее речи.

Он поспешил заглушить это чувство, внушая себе, что Сами ему неприятен. Неприятен потому, что он брат Ламьи, ведь в их жилах течет одна кровь. И все же рядом с Сами