Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Она продела в этот треугольник свою руку и двинула владельца его с места. Он зашагал рядом с нею, словно только что заведенная механическая кукла.

Маска вывела его из залы в соседний покой, где, кроме двух-трех таких же, как она, замаскированных дам, прошедших мимо их об руку со своими кавалерами, никого не было.

– Сядемте сюда! – указала она на диван в углу комнаты.

Он уселся там обок ее и уставился прямо ей в глаза:

– Что имеете вы сказать мне? – спросил он привычным ему вопросом просителям в приемные дни.

Она невольно засмеялась этому «казенному» тону:

– Много или мало, смотря по тому, как вы поймете меня.

Он вспомнил опять, что «с дамами надобно быть любезным», и засмеялся, совершенно для нее неожиданно, каким-то всего его будто пошатывавшим смехом.

– Я готов вас выслушать с удовольствием, сударыня, – выговорил он поощрительно своим глубоким басом.

– Скажите, граф, вы довольны вашим новым назначением? – спросила его с-оника маска.

Он так был изумлен этим «невозможным» в его понятии вопросом, что смех мгновенно слетел с его уст и голова отшатнулась назад с видимо испуганным выражением.

– Назначение это возложено на меня высшею властью, и поэтому я, как верноподданный Государя моего, приемлю его с достодолжною покорностью, – проговорил он поспешно. – A впрочем, – промолвил он чрез миг, как бы пораженный внезапною мыслью, – сколько я понимаю, ваш вопрос вовсе не женский… и не маскарадный, – подчеркнул он с тем же глухим своим смехом.

– Совершенно напротив, – возразила его собеседница, к новому его удивлению, – только женщина, и только под маской, может говорить об этом с вами свободно и откровенно. Никакой мужчина, подчиненный ваш или вам равный, не решится говорить с вами так в глаза.

Он пристально уставился на нее еще раз, очевидно соображая степень вескости этой им неожиданной отповеди.

– Вы очень правильно рассуждаете! – воскликнул он вдруг, словно сделав необычайное открытие. – Государственным людям бывает иногда очень полезно знать, что о них думают другие и как их понимают… Прошу вас поэтому, сударыня, сообщить мне все, что вы про меня слышали с обещанною вами откровенностью; я буду слушать вас со вниманием и даже благодарностью.

Слова маски горячо полились из ее уст:

– Да, вам полезно будет знать, граф, с каким тяжелым чувством узнали о вашем назначении все, кому дорого крестьянское дело. Вчера в редакционной комиссии, когда об этом узнали, у всех опустились руки[48], все пришли в отчаяние…

– Отчего же в «отчаяние»? – перебил он ее и хихикнул. – Скажите: в «некоторое разочарование»; это будет, полагаю, более подходящая редакция.

– Отчаяние, – повторила она настойчиво, – потому что в этом поняли поворот назад, отступление от прежней программы. Вы, как всем известно, человек совсем иных взглядов, вы status quo par exellence22, вы не хотите того, чего, кроме вашей партии, желает весь русский народ…

Он снова испуганно перебил ее:

– Моей «партии»? Позвольте, сударыня, я вне всяких партий!..

И, глядя на нее уже с явною подозрительностью:

– Вы, может быть, – прошептал он, наклоняясь к ней, – принадлежите к этому дому… вам, может быть, кем-нибудь… поручено, – вырвалось у него как бы против воли, – говорить со мною?..

– Никто мне ничего не поручал, – поспешно молвила маска, – и к дому этому, я не принадлежу… Но я, – торопливо заговорила она теперь со внутренним самоуслаждением, с гордым сознанием тех «крупных государственных истин», которые он сейчас вот услышит из ее уст, – но я разделяю всею душой тот взгляд, каким смотрят здесь на это дело. Здесь смотрят на него, как следует в самом деле «государственным людям»; здесь понимают, что мудрое правителство должно не тормозить, а идти впереди всякого умственного движения в обществе, чтобы не быть им обойденным, а владеть им и направлять дальше…

– «Мудрое правительство!» – повторил своим басом граф Вилин. – Рассуждать о сем вовсе не женское дело.

– Что не помешало, однако, вашему отцу или предку, – быстро возразила она, – служить с пользою великой женщине, которая первая мечтала о том, что хочет осуществить теперь ее правнук… и подчиняться, – подчеркнула она, – желаниям другой особы с таким же государственным умом и волею[49].

Это напоминание ему о его «предке» произвело в своеобразном процессе мысли графа Вилина приятное на него впечатление. Он вынул платок, протер им свои круглые очки, поправляя их на носу:

– Вы очень умны, сударыня, – проговорил он, отчеканивая свои слова, – и с вами приятно было бы вести беседу… о всяком другом предмете, – неожиданно добавил он.

– Возвращаю вам вашу любезность, – отрезала она ему тут же в ответ, – если б от меня зависело, я, конечно, не употребила бы ваш ум и способности на дело, к которому вы менее всего расположены…

– Позвольте, – остановил он ее движением своей огромной ладони, – вы ничего не можете знать о моем, вами так называемом «расположении»…

– Послушайте, граф, – с увлечением воскликнула она и сейчас же понизила голос, заметив, что проходивший по комнате коричневый капуцин с пиковым валетом на груди (наш приезжий), видимо, с намерением замедляя шаги, устойчиво и зорко следил за ними взглядом, – вы богаты, независимы; вам нечего искать, как другие… Вы, я не сомневаюсь, имеете свои имения и дорожите ими; вы не захотите отступить, изменить своим… А тут идет дело о благе всего русского народа… Откажитесь, граф, поступите, как следует честному человеку, гражданину!..

– Что это значит, сударыня? Что должен я разуметь в ваших словах? – бормотал растерянно сановник, пятясь от нее на диване, словно от привидения или от опасного зверя.

– Вы можете только испортить, погубить, – так же пылко продолжало странное существо; – откажитесь от вашего назначения, скажите, что вы не можете, не чувствуете себя способным исполнить волю Государя!.. Поверьте, история с благодарностью помянет ваш поступок… В противном же случае, граф, вас… вас проклянут, да, – вас проклянет вся Россия!..

Граф Вилин выпростал обе свои ноги вперед, поднялся на них и выпрямил весь свой горбившийся от непомерного роста стан.

– Милостивая государыня, кто бы вы ни были, – произнес он с достоинством, которое как бы странно озадачило ее, – доверие, коим чтили меня мои государи, я неуклонно старался оправдывать по мере разумения моего и сил; от возлагаемых ими на меня обязанностей не отказывался никогда, a советов и наставлений, тем паче женских, – промолвил он, подымая палец кверху, – от рождения моего ни от кого не принимал. Таких правил считаю долгом держаться и впредь; равно и ответа вам дать другого не имею.

И с