Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Она в свою очередь подняла на отца свои беспощадные серые глаза. «Что ты ни делай, а я не хочу!» – ясно говорили они ему… Он чуть заметным движением дернул плечом и отвернулся.

Но вот опять колыхнулась толпа. За костюмированными шли замаскированные пары в домино. Мужские капуцины были трех цветов: коричневые, черные и голубые, распределенные по росту облекавших их лиц, – по восьми на каждый цвет. Для отличия между собою на груди каждого из них висела на ленточке карточная фигура… В толпе мгновенно пробежала словно электрическая струя. Кого, чьи лица скрывали эти маски?.. На чертах всех мигом сказалось выражение алчного и как бы тревожного любопытства; все глаза, как по команде, вскинулись на входивших…

Они, дойдя до хозяйки, раскланялись, разошлись – женщины вправо, мужчины влево – и разбрелись в одиночку по зале.

Посреди ее строился первый контрданс. Кавалеры суетились, указывали места своим дамам. Дамы рассеянно слушали их речи и, склоняя лица к своим портбукетам, следили избока с места за пробиравшимися в толпе капуцинами, пред которыми невольным движением поспешно и осторожно расступались мундиры и фраки…

Один из них, коричневый, подошел к Ольге Елпидифоровне. Она бессознательно вздрогнула и тут же с загоревшимся взглядом воззрилась в глаза его…

Она танцевала с графом Анисьевым, поспешившим пригласить ее, как только отошел от нее молодой генерал в Андреевской звезде… Он теперь так же зорко, как и она, но каким-то косым, лисьим взглядом направил глаза на подошедшего к ней и насторожил ухо. Но по первому звуку донесшегося до него голоса лицо его приняло свое обычное, искусственно-рассеянное выражение.

– Ты очень счастлива сегодня, кажется? – спрашивал Ранцову капуцин по-маскарадному.

– Никогда не была так счастлива, я не скрываю! – радостно воскликнула прекрасная представительница июля месяца. – А вы… a ты? – поспешила она поправиться.

– Я так отвык от шума в тихой моей обители, что мне здесь как будто дико, – отвечал он.

Она засмеялась:

– Что ж ты делаешь в этой твоей обители, beau capucin7 – молишься?

– Непременно.

– На кого? – подчеркнула она.

– Этого я не скажу тебе.

– Почему? – спросила она, продолжая внимательно вглядываться ему в глаза.

– Ты не поняла бы, – отвечал он странным, уколовшим ее почему-то тоном.

– Нам делать фигуру! – предварил ее в эту минуту Анисьев.

Когда они вернулись на место, капуцина уже не было.

– Кто это может быть, как вы думаете? – с живостью спросила она своего кавалера.

Он улыбнулся своею многозначительною усмешкой и – не сейчас проговорил шопотком, пристально глядя на нее:

– Во всяком случае не то, что вы думали.

Она рассердилась тем сильнее, чем вернее угадал он ее тайный помысел, и вся вспыхнула.

– У вас вечно все то же лукаветво и ехидство на уме! – воскликнула она. – Почему вы знаете, что я думала?.. Что вы думали, вы, говорите!

Он все так же спокойно и улыбаясь глядел на нее, словно любуясь ее красивым гневом.

– Вам угодно знать? Извольте: я думаю, что завоевание графа Леонида Александровича Наташанцева – достаточно блистательный подвиг, чтобы вам этим удовольствоваться, – сказал он.

Ольга Елпидифоровна пуще рассердилась от этих слов.

– Какое вам, скажите, дело до меня и до моих «завоеваний»!.. Я, слава Богу, из вашей опеки вышла, – желчно промолвила она, быстро дыша высокою грудью, – и не желаю возвратиться под нее!..

– Напрасно! – невозмутимо возразил он. – Je suis de bon conseil, как вы знаете, а ваше здание далеко еще не доведено до крыши… Нам опять танцевать!..

Пока она балансировала со своим vis-à-vis, она успела одуматься… Война, поручения, затем губернаторство Анисьева держали его в отдалении от нее лет пять, шесть. Он успел за это время жениться на одной из богатейших наследниц русского юга, подарившей его сыном и – вдовством по ней после полутора года замужества. Ольга Елпидифоровна почитала все их прежние отношения поконченными, почитала себя навсегда избавленною от его «кошмара». Но вот он опять здесь, в видном положении, опять стал бывать у нее, бывать на ноге старого, бескорыстного друга. В первый раз говорил он теперь прежним, решительным, чуть не угрожающим языком. Ей стало жутко вдруг… Он опасный враг: он интимен, она знала, в кружке княгини Андомской; он к тому же опять в большой милости: его, она слышала, прочат еще на новую должность, в которой он будет иметь возможность прямо способствовать ее планам или расстроить их… Но неужели за его содействие или вмешательство придется ей уплатить ему тою ценою, которой он так назойливо добивался от нее за послуги свои в годы ее дебютов с мужем в Петербурге? – проносилось быстрыми, тревожными скачками в ее голове… Нет, это не возможно, это было бы слишком отвратительно!.. «Во всяком случае открыто rompre9 с ним не надо!» – решила она в конце концов.

– Мир? – проговорила она с очаровательнейшею из своих улыбок, вертясь с ним рука в руку в заключение второй фигуры и слегка пожимая его пальцы.

– Даже парижский, – тихо и смеясь впал он в ее тон, – лучше доброй ссоры…

A капуцин, из-за которого чуть не произошла у них эта «ссора», брел между тем по зале под темным своим капюшоном, промеж пышных кринолинов и блестящих военных мундиров, озирая любопытно все это хорошо ему знакомое и давно им не виданное светское общество… Он попал на этот вечер совершенно неожиданно, приехав в Петербург всего за два дня назад по своим делам, с тем чтобы как можно скорее уехать обратно в свою «тихую обитель» и с намерением «ни у кого не быть». И вот накануне случайно встречается он на улице со старым своим знакомым, графом Пердро, вечным участником и устроителем придворных празднеств, который, с-оника остановив его сани, не дав ему раскрыть рот, с судорожно-поспешными речью и движениями объявляет ему, что его «послал сам Зевс», что «им недостает восьмого W-dans les capucins bruns», что он именно «le huitième spirituel demandé»-10, и, не ожидая ответа, тут же поворачивает оглобли и гонит своего извозчика на Михайловскую площадь; a вечером приносят приезжему в Демутову гостиницу формальное приглашение, является портной брать с него мерку на домино… За час перед балом приезжает за ним Пердро и везет его с собою. Он нем как рыба, серьезен как могила: имен будущих собратий их по рясе он не открывает, говоря только, что они с ним будут «в очень хорошем