Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Что-то поднимающее и движущее заключалось в атмосфере, окружавшей эту женщину, – что-то возбуждавшее силы, энергию, смелость в тех, кого она поощряла или вызывала на деятельность, кому она со своим зорким взглядом указывала на предлежавшие им цели… Ее сочувствиям и вескому предстательству одолжены были главным образом известные деятели крестьянского освобождения тем значительным влиянием, какое дано было им внести в его разрешение. Многое, быть может, в этом деле не совершилось бы или совершилось бы иначе, если бы за этими людьми не стояла она, со своим блеском и обаянием, со всеми чарами своего дома, – единственно направленными в эту минуту к служению той высшей государственной задаче, которой она была давнишнею и неустанною поборницей.

Приветливая, оживленная, еще прекрасная вопреки годам, окруженная высшими особами России, она стояла теперь в глубине танцевальной залы «интимного» этажа своего роскошного обиталища и, поощрительно улыбаясь слегка прищуренным взглядом и красивыми устами, смотрела на стройные пары костюмированных лиц, проходившие под торжественные звуки полонеза мимо места, занимаемого ее кружком.

Оркестр заливался. Яркий свет падал с люстр и жирандолей на зыбкую волну теснившихся кругом голов, сверкал искристыми бликами в гранях бриллиантов, по ободкам перьев и цветов, по золоту браслетов, эполет, по шитью военных воротников. В жарком уже воздухе струился проницающий запах прокуренных духов, женских тканей и белья, перчаток, хранимых в благовонных ящиках. Людской гул и жужжание, соперничая с визгом скрипок, с гудением валторн, словно стояли в этой насыщенной и раздражающей праздничной атмосфере. Все лица сияли: женские глаза горели, рдели алые уста в лихорадочно-радостном оживлении. Не было, знали все, праздников более удачных, более увлекающих, как в этих стенах. Тут был весь двор, весь цвет еще тогда богатого и многолюдного большого света столицы. Новые веяния не успели загасить еще тогда «весь этот блеск, и шум, и чад» былой, беспечальной, отошедшей ныне безвозвратно в вечность жизни…

Пары скользили одна за другою… Вот двугорбый Полишинель (всем известный адъютант), как бы разрезанный пополам двуцветным своим одеянием, проходит с накладным носом и комическою суровостью, возбуждающими звонкий хохот галереи, звеня гремушками своей marotte de fou4 и помахивая ею над головой, как тамбур-мажор пред своими музыкантами: он командует целою кадрилью следующих за ним Пьеро и Пьереток; все они в белом и в голубых бантах, с того же цвета шапочками в форме китайских крышек над напудренными волосами, – все молодые, свежие, девичьи и юношеские лица… Вот двенадцать месяцев года, подобранные из среды самых красивых женщин петербургского общества… Новою зыбью колыхнулась и надвинулась к ним толпа. Они проходят медленно, гуськом, сияя своими затейливыми уборами, блеском цветных камней и расширенных как бы тревогою зрачков, между темными шеренгами жадно взирающих на них мужчин, направляясь к группе высоких лиц, окружающих хозяйку… Их ждут там ласковые улыбки, милостивые речи…

Вот подходит июль месяц… Читатель, это опять она – это Ольга Елпидифоровна Ранцова… Благоволящая к ней судьба доставила ей нежданно случай предстать в активной роли на этом блестящем вечере. Княгиня Гагина, которую заменяла она теперь, заболела внезапно за два дня до того, и кадрили месяцев грозило расстройство, если бы на нее не было указано все тем же ее влиятельным в придворных сферах «другом». Поставлено было это им притом так искусно, что приглашенная же как бы оказывала услугу, выводила хозяйку дома из нежданного затруднения, принимая на себя заботу приготовить указанный костюм в полтора дня времени, – и заслуживала поэтому особенной благодарности и расположения…

Костюм удался на славу. С сверкающими лучами золотого полусолнца поверх головы, в пышных складках воздушного газа, отливавшего цветом водной струи, по которому с левого плеча чрез все платье до самого низа его, слегка приподнятого над шелковою второю юбкой, бежала гирлянда ярких маков и золотых колосьев, – эффектная красота ее производила поражающее впечатление… И словно она одна теперь не догадывалась об этом: она шла с какою-то сдержанностью, едва улыбаясь и отвечая, не поворачивая головы, одним помаргиванием век на восторженные восклицания знакомых, мимо которых пробиралася она (не даром проходила она высшую школу светскости с таким человеком, как граф Леонид Александрович Наташанцев)…

Придворный реверанс ее был безукоризнен. Она, не спеша, почтительно и самодостойно, потупила голову и глаза, медленно, чуть-чуть боком, поджала колени, подалась слегка телом назад – и волны ее газа и шелка с едва слышным шуршанием разостлались кругом нее, словно какой-то вдруг опавший, сверкающий туман…

Она понравилась, – это сказалось ей вдруг, инстинктивно, прежде чем она успела поднять глаза.

Она не ошиблась. Ее красивая наружность и изящество туалета замечены были еще за несколько дней пред тем, на бале в *** дворце, – первом из таких балов, на котором появилась она, – и заслужили высшее одобрение… Ее приветствовали теперь несколькими очень благосклонными словами, от которых забилось у нее сердце до боли и блаженный румянец загорелся до самых волос.

– Ваше… чего ни сделаешь, чтоб иметь счастие быть вам угодною! – воскликнула с пламенным энтузиазмом молодая женщина. Она готова была бы дать сейчас отрубить себе голову, чтобы доказать свою преданность «всем им, бесконечно добрым, прелестным, очаровательным!..»

Ее отпустили милостивым поклоном. Она присела еще раз и двинулась с места.

Стоявший в группе молодой генерал в Андреевской звезде5 наклонился к ней:

– Хотите со мной третий контрданс, Ольга Елпидифоровна?

О, Боже мой, он даже знает, как ее зовут! Она вспыхнула, присела и отошла, не чувствуя ног под собою.

A он, обернувшись к своему кружку, засмеялся, произнес полушепотом имя и несколько слов объяснения…

– Ай, vraiment6?..

Улыбка пробежала по всем устам; глаза на миг обернулись в сторону: там в группе сановников в звездах и лентах под мундирными фраками стоял граф Наташанцев, отделяясь невольно от всех их тонким изяществом своего облика и grand air. Он, как и прочие, но тая под спокойным видом обнимавшее его внутренно волнение, глядел на приближавшихся красавиц, не теряя из глаз в то же время кружок высоких гостей хозяйки и угадывая о предмете их разговора своим старым царедворческим чутьем.

Молодой генерал подозвал его к себе движением глаз, подал ему руку и весело подмигнул ему.

Наташанцев блаженствовал. Благодарности его не было конца: в милостивом внимании, оказанном предмету его страсти, он разумел самую лестную для себя награду его дознанной, доказанной, сорокалетней преданности…

Он бессознательно обратился взглядом на дочь. Княгиня Андомская стояла в группе, ближайшей к