Дни убывающего света - Ойген Руге

как ему поведал байкер, в Мацунте на пляже, где черепахи каждый год в одно и то же время — и только здесь — откладывали яйца, была фабрика, на которой черепах забивали жесточайшим образом и консервировали их мясо для супов. Сейчас забой, наконец-то, запрещен, и все усилия направлены на выращивание и защиту рептилий. И на самом деле, целый час Александр изучал процесс развития черепахи, рассматривал в аквариуме большие и маленькие экземпляры и был тронут заботой сотрудников, которые ухаживали за черепахами, лечили их, возвращали в среду обитания, собирали на пляже яйца, если те были ненадежно зарыты какими-то самками в песок, и приносили их на станцию для искусственной инкубации. Он решил добавить это место к тем немногим воспоминаниям — в отличие от множества им противоречащих, — что свидетельствовали об улучшении человеческой породы.

Когда он доберется до Мацунте, солнце на ладонь поднимется над горизонтом, дома в Мацунте будут отбрасывать темные острые тени, и Александр почувствует проникающий сквозь подошву кроссовок жар песка, в который черепахи зарывают яйца. Бухта в Мацунте шире, чем в Циполете, шире и куда более дикая и безлюдная. Море здесь, как ему рассказали, опасное. И небо здесь выше, если только это ощущение не вызвала порция эндорфина, которую выработало тело после десятикилометровой пробежки. На его лице появится улыбка. Ноги будут передвигаться как бы сами собой, ступни как бы сами собой будут находить твердую почву на покатом пляже, узенькую полоску между слишком влажным и слишком сыпучим песком, между водой и землей. Море станет подлизываться к нему. Захочет опоить его. Он будет ликующе орать, вторя шуму моря, громко, но море будет всё равно громче. Станет играться с ним, точно выверенными движениями ускользая от высоко поднимающихся волн. Он будет заворожен ладностью своих движений. У него появится чувство, будто не он управляет собой, а будто его тело взяло на себя контроль, будто он отделяется от того, что им управляет, и в тот же самый миг, в миг парения, в его сознание просочится мысль, что всё это — всё это бытие — целиком и безвозвратно исчезнет, и эта мысль нахлынет на него с такой силой, что он едва удержится на ногах.

Когда он вернется в Пуэрто-Анхель, выяснится, что он пробежал двадцать четыре километра. Он поднимется по лестнице, привычно ощущая легкое потягивание в ахиллесовом сухожилии, четко ощущая мускулы на задней поверхности бедер и приглушенную боль в не единожды вывихнутых суставах. У стены в своей комнате он терпеливо выполнит все обязательные упражнения на растяжку, будет прогибать поясницу до тех пор, пока не услышит облегчающий щелчок, и без особых усилий отгонит от себя вновь мелькнувшую надежду, что диагноз ошибочен. С бутылкой питьевой воды в руках, в мокрой от пота майке он сядет на широкий каменный парапет на террасе, и какое-то время ему будет приятно чувствовать за своей спиной твердую опору. Оба туриста — те, что приехали вчера с большими рюкзаками — выйдут из своего номера, дружелюбная молодая пара, пожалуй, только что окончившая школу: безупречная красотка и высокий, чуть худощавый парень. Они выйдут из своего номера и спросят Александра, где можно взять напрокат снаряжение для подводного плавания.

Александр не сможет ответить на этот вопрос. Оба заверят его, что это не страшно. Они же могут спросить в деревне.

Они помашут ему как старому знакомому, когда двинутся в путь, и Александр помашет им в ответ. Он будет смотреть, как они бредут по коридору и поворачивают к лестнице, как они на пару мгновений останавливаются на верхней ступеньке, чтобы — Александр не сможет расслышать — о чем-то договориться. Красотка наморщит свой лоб. Худощавый парень возьмет ее ладони в свои. Его лопатки проступят под терракотовой майкой опавшими крыльями.

Александр отправится в душ. Опершись обеими руками о стену, он будет долго стоять под водой, давая струям стекать по спине и ногам, до тех пор пока не закончится вода в бойлере. Затем он зажмет под мышкой складную шахматную доску отца и, с легким ознобом несмотря на жару, спустится к пляжу. Он сядет на свой лежак под синим пляжным зонтом и, прежде чем приступить к своим позднеутренним делам, купит легкую закуску у одной из мексиканок, предлагающих свой товар на пляже.

Он покупает всё время у одной и той же женщины и всё время одно и то же: пластиковый контейнер с очищенными фруктами и три тортильи, но всё же женщина, выждав некий приличествующий срок, появится около него и выложит перед ним немногочисленные товары, посмотрит на него всё так же вопрошающе (но не просяще, нет); после того как он выберет контейнер и тортильи, посчитает заново в уме и придет к сумме, которая ежедневно варьируется, что Александр списывает на различные комбинации фруктов (сегодня это манго, ананас и дыня), но что практически не имеет никакого значения, так как сумма, которую он оставляет с учетом небольших чаевых, всегда одна и та же. Скорее всего женщине важно, как подозревает Александр, дать ему — или себе? — почувствовать, что здесь происходит обмен между двумя равноправными партнерами, что, естественно, совершенно не так. Нет ничего очевиднее, чем их неравенство, неравенство, в основе которого, как он четко понимает, лежит несколько украденных купюр.

Поэтому или из-за того что голод начинает постепенно раздражать, Александр решит, сократить ритуал и вручить женщине деньги, но всё же не сделает этого, а подождет, пока она с невероятной тщательностью выберет один — из трех — контейнер с фруктами, три — из шести — тортильи положит на картонную тарелку и с пустым взглядом подсчитает невидимые цифры; он будет рассматривать ее темные, но во внутренней части по-детски розовые ладони, ее узкое, строгое, укутанное в дымчато-синий платок лицо и спросит себя, сколько лет этой женщине — пятьдесят или тридцать? Какая средняя продолжительность жизни в Мексике? То есть какова средняя продолжительность жизни мексиканской женщины из бедных слоев?

И хотя из-за опустившегося уровня сахара его уже начнет потряхивать, он подождет, пока женщина, идущая медленным, замедленным из-за песка, шагом не скроется. Тогда он еще раз хорошенько помоет фрукты питьевой водой.

И съест их все разом. Он будет есть их, дрожа от жадности, и, разглядывая поднятые вверх, словно для клятвы, липкие от сладких фруктов пальцы, не сможет не вспомнить о Курте, который где-то по другую сторону земного шара бродит по разваливающемуся дому. Он спросит себя, скучает ли Курт по нему, Александру, хоть немного, в темноте