Дни убывающего света - Ойген Руге

Потом, поздней ночью, послышатся редкие приступы кашля у мужчины в цветастой рубашке и похожий на звук сирены стрекот сверчка, а Александр будет лежать под москитной сеткой и сочинять письма Марион:

Иногда я думаю, что я не имею никакого права писать тебе. Что мне надо исчезнуть из твоей жизни. Что мне самому надо расхлебывать заваренную кашу. Как смею я, больной, хотеть быть с тобой? Как могло прийти мне в голову тосковать по тебе? Но я тоскую. И что странно — это даже не страшно. То есть страшно, но в то же время утешительно. Утешительно, что ты есть. Утешительно вспоминать твои густые черные волосы. Как пахнет твой затылок, когда я лежу на твоей спине. Или как ты жалобно стонешь в уютной полудреме.

Где-то в полвосьмого он проснется и служащая гостиницы, одиноко возящаяся на кухне, принесет ему кофе. Он немного посидит на террасе, держа в руках горячую чашку, вглядываясь в зарождающийся день, слушая собственное дыхание, как оно тихим шепотом подымается к нему из глубины чашки.

Или как шуршит твое белье, когда ты переодеваешься за дверцей шкафа. Или как ты приоткрываешь рот, когда возбуждена.

Колибри — словно крупное насекомое — зависнет меж лепестков гибискуса. А высоко в утреннем небе закружат черные, похожие на грифов птицы.

Или о мускулах твоего тела (из-за которых я поначалу стыдился своего). Или о твоем животе. Или о твоих ладонях, чуть шершавых от работы.

Потом у гигантской забетонированной пристани появятся первые рыбаки, и какое-то время Александра будет занимать вопрос, почему к этой пристани не пристают корабли. Как будто, подумается ему, маленький поселок этим сооружением пытался оправдать часть своего названия «Puerto»[53]. Надеялся привлечь морские корабли.

Или забирать тебя с работы. Ты в комбинезоне, в траве по колено, и рукой вытираешь пот со лба.

Или твоя медлительность — я тебе уже говорил про нее?

Или как ты, хмыкая, морщишь нос.

Или потаенный всполох в твоем взгляде. Или — можно ли вообще об этом говорить? — твое лицо, когда ты плачешь.

На секунду его одолеет желание записать всё, о чем он думал, на тот случай, если однажды и вправду напишет письмо. Но он побоялся, что поход за бумагой и ручкой, любое малейшее движение, спугнет это состояние души.

Да, это утешительно — так вспоминать о тебе, и иногда я спрашиваю себя: «Может, этого достаточно?» С одной стороны, больно от того, что, когда ты была на расстоянии вытянутой руки, я так небрежно обращался со всем этим. Но с другой стороны, как раз сейчас я понял, что не обязательно обладать тем, что любишь. С одной стороны, меня тянет к тебе, чтобы наверстать всё, что я не додал тебе. С другой стороны, боюсь, что с таким диагнозом буду нуждаться в помощи. С одной стороны, хочу написать тебе обо всём этом. С другой, боюсь, что ты воспримешь письмо как предложение руки и сердца, ведь так оно и есть.

Допив кофе, он наденет свои кроссовки и пробежит несколько километров. Кроссовки он купил в Почутле. Поначалу он пробовал гулять, как Курт — он засмеялся, когда поймал себя на той мысли, что, возможно, он, как и Курт, станет операбельным, если будет имитировать его стиль жизни. Но очень скоро выяснилось, что местность непригодна для прогулок. Пейзаж, который он увидел еще из окна такси, был малопривлекательным. Только на пляже и можно было гулять, если б бухты не были отделены друг от друга непреодолимыми скалами. От бухты к бухте можно пройти только по дороге, а дорога скучна. Вот он и начал бегать.

Он побежит трусцой — сегодня, как и во все прежние дни — в северном направлении по узкой извилистой асфальтированной дорожке, легко преодолеет подъемы, не слишком разгоняя пульс, как раз до такой частоты, когда появляется ощущение, что так он сможет бежать вечно.

Время от времени мимо будут проезжать автомобили. Люди в маршрутках будут выворачивать шеи, глядя на него. Пешеходов тут почти не бывает, и когда он издалека увидит двух мужчин, приближающихся к нему, то непроизвольно спросит себя, как объяснить им, на случай, если они захотят его ограбить, что у него при себе не более двадцати песо.

Очень быстро выяснилось, что это двое мужчин среднего возраста, мускулистые, темнокожие, выглядящие точно так же, как и те рабочие, что недавно собирались перед коммунальным управлением в Пуэрто-Анхель, чтобы пожаловаться на ужасное качество питьевой воды. Они молча, но дружелюбно поприветствуют его, по-мужски, и — он сам не знает почему — это приветствие тронет Александра до слез.

Затем покажется Циполите. Владелец киоска уже издалека начнет театральными (и совершенно непонятными) жестами показывать, что воду он припасет. Со временем Александр привык покупать здесь воду на обратном пути, вместо того, чтобы бегать с небольшой бутылкой в руках. Но сначала, по пути в эту сторону, Александр у киоска свернет к морю.

Через сотню-другую метров он окажется в бухте Циполите. Это хипповская бухта. Она примерно два километра в длину и, в отличие от маленькой бухты в Пуэрто-Анхель, где купаются и местные жители, здесь обитают практически только молодые иностранные туристы, которые, с их украшениями в волосах и цепочками, действительно могли бы сойти за хиппи, если бы не были слишком хорошо сложенными, слишком модными.

В это время они обычно еще лежат в гамаках; спят они прямо на пляже под навесами, укрытыми пальмовыми листьями, их называют палапас. Эти навесы, как он полагает, задешево сдают бесчисленные мелкие бары и пляжные отели. Однако один из них, хорошо сложенный и роскошный, голубоглазый, с высветленными солнцем волосами, неожиданно присоединится к нему, и Александр, несмотря на все свои добрые намерения, едва заметно прибавит ходу.

— Hi, — скажет хорошо сложенный. — Where’re you just coming from?[54]

— Пуэрто-Анхель, — ответит Александр, а хорошо сложенный воскликнет:

— Wow, great!

Уже через пару сотен метров хорошо сложенный начнет пыхтеть. Бухта еще не закончится, а тот уже сдохнет.

— Wow, great, — воскликнет он еще раз и приветливо помашет рукой, а Александр, окрыленный этой неожиданно легкой безоговорочной победой, решит пробежать до Мацунте.

Он уже ездил в Мацунте, на маршрутке. Ходил в Музей черепах. Черепахи его нисколько не интересовали, но байкер посоветовал ему сходить в музей, да так настойчиво, что было бы оскорбительно не последовать совету. Раньше,