Дни убывающего света - Ойген Руге

Безумная мысль. Шарлотта вытащила валерьяновые капли из брючного кармана, поставила в шкафчик и принялась за работу.

Лизбет всё еще торчала под столом.

— Ты всё еще торчишь под столом, — сделала ей замечание Шарлотта.

Зад Лизбет начал бесконечно медленно выползать из-под стола. Она тянула за собой ведро с осколками, а также различные контейнеры, в которые собрала пригодные остатки.

— Ты принесла еще контейнеры? — спросила она. В руке сосиска.

— Какие еще контейнеры! — сказала Шарлотта. — Всё в мусорку.

— Нет, не на мусорку, — возразила Лизбет и откусила от сосиски.

Шарлотта рассматривала жующее лицо Лизбет. Нижняя челюсть Лизбет двигалась, немного смещаясь в сторону, перемалывая, как у жвачных животных… Некоторое время Шарлотта смотрела, как двигается нижняя челюсть Лизбет. Затем выхватила сосиску у нее из рук и швырнула на кучу обломков, оставшуюся от стола с холодными закусками. Взяла еще два контейнера, в которые Лизбет собрала остатки, и швырнула их вслед.

— Что ты делаешь? — закричала Лизбет и прикрыла руками оставшиеся контейнеры, защищая их.

Шарлотта взяла ведро с осколками и вытряхнула и его.

— Что ты делаешь! — в этот раз раздался голос Вильгельма.

— Ты чтоб мне тут не лез, — приказала Шарлотта, — ты сегодня достаточно бед натворил.

— С какой стати я, — возразил Вильгельм. — Это всё Ценк.

— Ах, Ценк! — Шарлотта от злости расхохоталась. — Теперь Ценк! Я же тебе говорила, чтоб ты не лез к раздвижному столу!

— Да-да, — сказал Вильгельм, — «его раздвинет Александр». Ну, и где он, твой Александр?

— Александр болеет.

— Вздор, — ответил Вильгельм, — он политически ненадежный.

— Не мели чепуху, — отрезала Шарлотта.

— Политически ненадежный, — повторил Вильгельм. — Вся семья! Выскочки, пораженцы!

— Хватит, — приказала Шарлотта. Но Вильгельма было не остановить.

— Вот, — он захохотал, показывая на этикетку, приклеенную к ее вязаной кофте. — Вот оно, ходишь с рекламой предателя!.. И тут вдруг залаял. Запрокинул голову и залаял в потолок: «Ёв, ёв, ёв».

И когда Шарлотта решила, что тот сошел с ума, посмотрел на нее совершенно ясным взглядом и сказал:

— Они-то уж знали зачем.

— Что зачем? — спросила Шарлотта.

— Зачем сажать таких, — ответил Вильгельм и после паузы добавил, — таких, как твои сыновья.

Шарлотта вдохнула и не смогла сразу выдохнуть… Посмотрела на Вильгельма… Его череп блестел, глаза сверкали на лице с загаром от солярия… Усы — они всегда были такими маленькими? — подпрыгивали над верхней губой Вильгельма, усишки, едва ли крупнее насекомого. Прыгали, кружились, жужжали перед ее глазами… Потом Вильгельм исчез. Только его слова остались, точнее говоря, его последние слова. Или, еще точнее, последнее слово.

— А мне что делать? — голос Лизбет. — Мне снова собирать всю эту дрянь?

— Иди домой, — отозвалась Шарлотта.

Казалось, Лизбет не поняла. Шарлотта постаралась говорить громче:

— Я сказала, иди домой.

— Но, Лотти, что это такое? Я же не могу.

— Ты уволена, — сказала Шарлотта. — Через три минуты ты покинешь дом.

— Но, Лотти…

— И не называй меня Лотти, — пригрозила Шарлотта, — иначе я вызову полицию.

Она вышла в прихожую, села на стул, на котором обычно переобувалась, и ждала до тех пор, пока Лизбет не исчезла.

Затем подождала еще, пока руки не перестали трястись.

Затем пошла на кухню и закрыла дверь. Повернула ключ, прислушалась.

Дыхание нормализовалось.

Она налила Вильгельму вечерний чай в его чашку для вечернего чая. Вытащила из брючного кармана капли. Добавила две столовые ложки в чай. Поднялась на восемнадцать ступенек вверх и поставила чашку на его прикроватную тумбочку.

Затем пошла в ванную и почистила зубы.

Поднялась по еще двадцати шести ступенькам в башенную комнату. Разделась, аккуратно сложила на стул свои вещи одну за другой. Отлепила этикетку от вязаной кофты, разорвала и бросила в корзину для бумаг.

Носки положила в туфли.

Нырнула в белую хлопковую ночную сорочку и легла в постель. Какое-то время читала «Оливера Твиста» Чарльза Диккенса. Она хоть и знала содержание, читала уже сорок лет назад, но в последнее время с удовольствием перечитывала книги, которые знала и любила, а с еще большим удовольствием те, которые знала и любила и всё же забыла, так что читала с неослабевающим вниманием.

Когда Оливер Твист оказался в яме, раненный и без сознания, Шарлотта захлопнула книгу, чтобы растянуть развязку до утра завтрашнего дня.

Выключила свет. Ночь стояла ясная. Узкий лунный серп висел в небе. Снова вспомнилось жующее лицо Лизбет. Подумала о служанке, которая была у нее тогда в Мехико — хрупкое, бесшумное создание, — которая называла Шарлотту, разумеется, сеньорой. К сожалению, она никак не могла вспомнить имя. Но всё же вспомнила — Глория! Какой она стала? Глория. Жива ли она еще?

Какое-то время Шарлотта лежала с открытыми глазами и думала о Глории. И о террасе на крыше. И о мексиканском лунном серпе, который всегда лежал на боку… И походил, скорее, на корабль, думала она, чем на серп. Затем появился Адриан.

Она, конечно же, понимала, что это сон. Но тем не менее, попыталась с ним поговорить. Попыталась убедить его, хотя тут же понимала, что и это часть сна — того сна, который снился ей по возвращении. Адриан смотрел на нее. На его лице играли пятна света, как на движущейся воде. Он хорошо выглядел. Но и немного смахивал на привидение. Тем не менее, она пошла за ним. Они спустились в машинное отделение. Шли по лабиринту из коридоров и лестниц. Это длилось вечность, и чем дольше они шли, тем страшнее становилось. Она бежала вслед за ним, и, хотя он шагал спокойно, ей с трудом удавалось не отставать. Вот уже Адриан был далеко впереди. Она видела, как он поворачивает в какой-то коридор. Он всегда поворачивал в этот коридор. И всегда она следовала за ним, пусть даже дверь в конце коридора была замурована.

Как считала Шарлотта. И не знала, считала ли она так только во сне. Всегда ли считала так во сне или только в этот раз. Или она каждый раз считала, что считает так только в этот раз.

Дверь стояла открытой. Шарлотта вошла внутрь. Адриан снова был здесь, улыбался. Нежно коснулся ее, повернул и — Шарлотта почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом: Коатликуэ. Змея с перьями. Коатликуэ с лицом из двух змей. С ожерельем из вырванных сердец. И одно из них, вон то, она знала, было сердцем Вернера.

[глава XX]

2001

Он слегка покачивается, отталкиваясь время от времени ладонью от перил. Звуки южнонемецкого диалекта, совсем недавно обрывками долетавшие сюда из-за большого стола, затихли. Затихли крики и смех, доносившиеся время