Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Точно, Хамазасп, у него горе, — отозвался приятель. — Я завтра уезжать собираюсь, вот он и горюет, что один останется. Так что поручаю его тебе.

— У вас, видно, мозги набекрень, — сверкнув золотом зубов, Хамазасп показал пальцами, как мозги съезжают набекрень.

У меня за спиной говорили о войне и о продвижении немцев под Сталинградом. Хамазасп сказал:

— Дело ваше. Когда грустишь, зачем вино? Вино должно дарить радость. Когда тебе хорошо, тогда и пей.

— Ну и ну, — откликнулся мой приятель. — Если все будут рассуждать, как Хамазасп, то Хамазасп, бедняга, первый же разорится вчистую.

Хамазасп, раскладывая колбасу по тарелкам, сказал:

— Когда у тебя горе, отправляйся спать. Или гуляй. Но вина не пей и с женщиной не ложись.

— Ты это напиши, оправь в рамку и повесь, — посоветовал мой приятель.

— В горе вино без пользы и женщины без пользы, — договорил Хамазасп.

— Когда снова созреют грецкие орехи, ты, Хамазасп, или сам начни ими торговать, или договорись с лоточником, пусть устроится рядом с твоей лавкой, — сказал я.

Хамазасп поставил перед нами на стойку пиво и колбасу. Все столы были заняты. Теперь у нас за спиной обсуждали Мориса Метерлинка. Я обернулся, чтобы посмотреть на говорившего. Это был толстый парень с очень короткой шеей, если она вообще у него была, и чересчур большими, выпуклыми глазами. Он взмок от жары, но под пиджаком на нем была жилетка, а тесный крахмальный белый воротничок сдавливал то место, где должна была находиться шея, чем, вероятно, и объяснялась необычайная визгливость его голоса. Я встречал его на факультете. Про него говорили, что он выдает себя за сына генерала Ахмади. Позже, в Америке, он пытался убить какую-то женщину, и про него прошел слух, что он сын ремесленника, и это тоже было неправдой. А еще позже я познакомился с ним. Летом он ходил в жилетке, потому что твердо верил, что в детстве его воспитывала гувернантка-англичанка, хотя никакой гувернантки не было. Он был хороший парень и читал Британскую энциклопедию, хотя тот английский, который он знал, был совершенно особым языком, известным только ему одному. В общем, он был хороший парень.

Домой мы вернулись под хмельком. Меня шатало от усталости. Друг собирался на следующее утро рано вставать. Утром я тоже проснулся от звука будильника. Я наблюдал с постели, как он встал, оделся и занялся гимнастикой. Заметив, что я открыл глаза, он спросил:

— Проснулся? — и добавил: — Тогда давай вставай.

— Зачем это мне вставать?

— Провожать.

— Катись к черту.

— Готовь Коран и зеркало, все по обычаю.

Я зевнул. Он кончил зарядку и завязывал шнурки. Я не обращал на него внимания.

— Так, — сказал он, — ты, значит, не идешь.

— Желаю приятно провести время.

— В Хорремшахре сейчас как в аду.

Он поднял чемодан.

— До свиданья.

— С богом.

— Вы не беспокойтесь, отдыхайте, — отозвался он и, уходя, лягнул меня сквозь одеяло так, что я вскрикнул: «Ох, зараза!»

Я лежал под одеялом, прислушиваясь к нарастающему шуму города. Ушибленное место слегка заныло. Я подумал: «Зря поленился, погулял бы» — и снова заснул.

Около полудня я проснулся, взял чемоданчик и отправился в баню. Потом вернулся домой, пообедал и слонялся до половины четвертого. Затем побрился, оделся, вышел на улицу, купил газету, пробежал заголовки и заглянул к испещренную цензурными вымарками первую главу повести, которую обещали печатать, начиная с этого номера. Свернул газету, сунул ее в карман и пошел на перекресток. Прошло немного времени. Стрелки подошли к четырем и побежали дальше. Ее не было. Я отправился по знакомому адресу. Когда я позвонил, вышла девушка, которая открыла мне в прошлый раз. Я поздоровался и сказал:

— Я за пальто. Азизе-ханум велела, чтобы я пришел сегодня.

Узнав меня, девушка улыбнулась, ушла и принесла пальто. Пальто пахло нафталином.

— Спасибо! Вы передали ей, что я пришел?

— Кому? Азизе-ханум?

— Да, скажите ей, что я пришел.

— Она сегодня уехала. В Ахваз.

— Уехала в Ахваз?

— Да, утром.

— Уехала в Ахваз?

— Ну да, в Ахваз, на поезде, сегодня утром.

Я посмотрел на девушку, а она — на меня. Я неподвижно стоял на пороге. В ее взгляде мелькнуло недоумение. Она покачала головой и ушла, не закрыв дверь. Я пошел прочь. Было прохладно. Пройдя несколько шагов, я вытащил газету, развернул, прислонился к дереву, окинул взглядом улицу, кроны деревьев и начал читать.

Перевод Н. Чалисовой.

МЕРТВЫЙ ПОПУГАЙ

Что поделаешь, мне ужасно хотелось петь. Я вернулся домой, собрался было почитать газету — скучно, взялся за книгу — душа не лежит, хотел послушать радио — смотрю, приемник с утра стоит включенный, бормочет еле слышно, а когда я попробовал прибавить звук, в динамике что-то затрещало, и я его выключил. Я понял — мне хотелось петь самому.

Я проверил содержимое шкафа — оставалась одна бутылка вина. Открыл холодильник — три сорта сыра, начатая вареная курица и несколько заветренных кусков мяса, баночка маслин, пять яиц и шесть бутылок пива. Насчет напитков — вино или пиво — я колебался, зато с едой все было ясно.

Первым делом я поставил на огонь сковородку, разбил в мисочку яйца, натер туда немного болгарской брынзы и хорошенько размешал. На другую горелку сунул еще одну сковородку, кинул в нее масло, чтобы растопилось, и вылил яйца с сыром. Потом слегка смазал маслом первую сковородку, от которой уже потянуло перегретым металлом, масло тут же зашипело, и я бросил туда два куска мяса. Включил электрический тостер, заложил в него два ломтика хлеба, поддел ножом яичницу, пригоравшую по краям, и помешал середку, перевернул хлеб в тостере, потом — бифштексы, достал из холодильника курицу и маслины и поставил на стол сковородку с яичницей, перенес на тарелку, снял с огня бифштексы и сел за еду. Тут запахло подгоревшим хлебом. Я вскочил, вынул его, заложил следующую порцию и вернулся к столу. Ни пива, ни вина я решил не пить — мне и так хорошо, зачем зря печень нагружать.

Еще во время возни с ужином губы у меня так и раздвигались в улыбке — душа песни просила. Я уже собрался запеть, но тут смешинка в рот попала, я громко расхохотался, посмеялся всласть, а потом уж начал петь.

Пою и слышу — крик поднялся. Я еще раньше услышал какой-то шум — кажется, у соседа открывали балконную дверь, но я не обращал внимания, пока не остановился, чтобы набрать воздуху, — тут и ворвалась в комнату громкая ругань. «Похоже, это по моему адресу», — думаю, но ведь теперь все друг друга ругают, а обижаются только дураки, так что не стоит