Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— А ты что, взрослой стала?

— По-твоему, я стала взрослой?

Я взглянул на нее. Она продолжала:

— Наступает день, человек вдруг оглядывается и видит — кончилось детство, ушло. — Ее голос срывался. — Ведь человеку не дано право выбора.

— Жизнь человека принадлежит ему самому, зачем позволять, чтобы тобой распоряжались другие?

— Если каждый захочет решать за себя, а решения не будут согласованы с другими, что же получится? Вот как сейчас. В результате выйдет как у нас с тобой.

— Откуда ты таких мыслей набралась?

— По-твоему, я эти последние годы ни о чем не думала!

— Все это теперь позади. Сейчас, сию минуту мы вместе.

— Сейчас, сию минуту я должна уйти.

Я сжал ее ногу и отпустил. Мы замолчали. В тишине раздался звук шагов. Я встал. Перед ступеньками мелькнул прохожий. Она поднялась, я поддержал ее за локоть. Она не отстранилась, и я продолжал крепко держать ее за руку, так крепко, что, наверно, причинял ей боль. Я изнемогал от желания поцеловать ее. Но не поцеловал. Мы спустились по ступенькам и молча пошли по улице. Потом я спросил:

— Когда ты уезжаешь?

— Мы больше не увидимся.

— Все равно, когда ты уезжаешь?

— Какая разница!

— Что, прямо сейчас уезжаешь?

— Я все сказала, хватит.

— Наверно, мне вообще не следовало… Напрасно я думал…

Я вдруг понял, что не стоит продолжать, не стоит повторять: «Ты меня обманывала», «Ты меня никогда не любила», оскорбляя и мучая ее. Если бы она меня не любила, мы сейчас не шли бы рядом. А может, и действительно не любила и пришла на свидание, лишь пожалев меня или из любопытства. Или просто хотела скрасить неудачный финал наших отношений. Во всяком случае, я должен был бы испытывать благодарность, хотя бы потому, что после этой встречи к воспоминаниям прибавится еще одно. Она молча шагала рядом.

— Хочешь, я брошу учиться? — вдруг выпалил я. — Приеду к тебе, наймусь на работу.

Этот план созрел у меня так внезапно, что я предложил его, не успев даже сообразить, что к чему. Единственное, что могло навести меня на эту мысль, — это предстоящий отъезд соседа по комнате, который завтра отправлялся в Хорремшахр искать работу.

Она не ответила.

— У меня есть товарищ. Он завтра поездом уезжает на юг, в Хорремшахр. Я мог бы поехать с ним…

Я не успел договорить, как она возбужденно перебила меня:

— Нет, нет, нет. Ни в коем случае не приезжай. Не надо.

— Я там пробуду несколько дней, подыщу работу, потом вернусь в Тегеран, соберу вещи…

— Нет, нет, нет.

— Буду рядом с тобой.

— Только не завтра.

Я замолчал, слушая, как она твердила свое «нет», и мне казалось, она не хочет, чтобы я поехал сейчас, на несколько последних дней каникул. Ей, наверно, хочется, чтобы я остался там насовсем.

Я воспрянул духом.

— Так когда я увижу тебя?

В этот момент мы дошли до оживленной улицы и смешались с толпой.

— Когда мы увидимся? — спросил я.

— Не мучай меня.

— Завтра, хорошо?

— Это бесполезно.

— Нет, завтра.

— Нет, нет, нет.

— Завтра, утром или после обеда?

— Я же сказала, нет.

— Утром. Завтра с утра, идет?

— О боже мой, нет.

— Ну тогда после обеда.

Она не откликнулась.

— Значит, завтра после обеда я снова буду на том перекрестке. Слышишь, завтра после обеда я прихожу на тот же перекресток, да?

Идти вдвоем в толпе нелегко. На мгновение мы потеряли друг друга. Я догнал ее.

— Завтра после обеда.

— Уже очень поздно. Надо ехать. Я поеду одна, автобусом.

— В пять часов, хорошо? Или в четыре, если тебе удобно. Во сколько, скажи?

— Я поеду одна.

Я снова отстал и нагнал ее уже на перекрестке. По улице сплошным потоком шли машины. Мы стояли на краю тротуара.

— Согласна? — снова спросил я.

— Господи, ни к чему все это.

— Завтра я приду, в четыре. Пойдем гулять, ты и я.

— Как завтра?

— Очень просто. Ну так завтра, примерно в четыре.

Тут постовой остановил движение, и пешеходы ринулись через улицу. Мы перешли на другую сторону, где нас снова оттеснили друг от друга. На автобусной остановке толпился народ.

— Знаешь, как ехать? — спросил я.

— Не потеряюсь.

— Давай, я провожу.

— Я поеду одна.

С перекрестка на нас надвигались слепящие огни и уродливое туловище автобуса. Люди, стоявшие на остановке, стали готовиться к штурму. В те времена еще не привыкли выстраиваться в очередь. Я взял ее руку в свою и крепко сжал. Ну почему я не поцеловал ее тогда. Ожидающие стояли наготове. Она хотела высвободить руку, а я все не решался отпустить ее. И вдруг потерял среди поваливших в автобус пассажиров. Потом увидел, как она поднялась по ступенькам. Я стоял на тротуаре, измученный и растерянный, отыскивая ее глазами в толкучке, и не нашел. Автобус тронулся. Внезапно я понял, что остался один. Никогда еще я не был так одинок и никогда так не мучился от этого. Я медленно побрел домой.

Когда я вернулся к себе, мой товарищ уже упаковал вещи и перетягивал ремнем чемодан.

— Ты ужинал? — спросил он.

— Нет.

— Пошли к Хамазаспу.

Я не был голоден, но больше всего мне не хотелось оставаться одному, и я согласился.

Когда мы сквозь бисерную занавеску вошли в лавку, нас обдало кислым запахом пота и густым табачным дымом. Крохотное пространство заполняли знакомые и незнакомые посетители. Во мне все переворачивалось от тоски. Круглощекое лицо Хамазаспа за стойкой расплылось в улыбке. Блеснув золотыми зубами, он спросил:

— Чего желаете?

— Да у меня все нутро горит.

Мой товарищ заказал себе колбасу, салат и пиво и заговорил с кем-то из посетителей. Хамазасп обратился ко мне:

— Так чего, вы сказали, вам?

— У меня все внутри переворачивается.

Он, похоже, не понял и заговорил с другим клиентом, Я слушал, как за моей спиной кто-то рассказывает про некоего Мухаммеда Али Хана, у которого брат — министр, а сам он собирает в деревнях Фарса пшеницу для иностранной армии, прибегая к помощи жандармов. А в Фарсе голод, хлеб делают из конопли и опилок. Подошел Хамазасп.

— Так чего вам, вы сказали?

— Говорю тебе, у меня все нутро горит, — упрямо повторил я. Он явно не понял.

— Мне пива.

Он провел рукой по животу и спросил:

— Там… очень?

Он подумал, что у меня болит живот, и посоветовал:

— Не пей пива.

— А что, когда живот болит, пиво вредно?

— Когда тебе тошно, не пей спиртного.

Значит, на самом деле это я не понял. Я повернулся к приятелю.

— Хамазасп говорит: «Не пей пива, у