Дом из парафина - Анаит Сагоян

Я чувствовал, что Сержа сейчас не остановить. Его угловатые движения были едва контролируемы. Я то и дело сдвигал бутылку, чтобы он не снес ее очередным выпадом руки.

– Тротуары. Их здесь тоже нет. А если есть, то обрываются они так незаметно, что не успеваешь опомниться, как уже лежишь под колесами внедорожника на встречке. И да, автомобили здесь – новые люди с человеческими правами, а люди – только тогда люди, когда они за рулем автомобиля. Вчера я на своей развалюхе притормозил, пропускал пожилую женщину на «зебре». Уже и руками, и мимикой показываю ей через лобовое стекло: иди, мол, твоя дорога. А она губы поджала, головой качает, ноги в землю вкопала. Боится. В тот же день наблюдал, как одна бойкая русская старушка прокричал на рынке: «Да я тебя на хуй прокляну, если еще придешь!» Так вот, она тоже боится переходить дорогу по «зебре». Это вы каких-то неправильных старушек встречаете или неявно притормаживаете у «зебры», скажет патриот. Ну не патриот?

– Серж, где Даня? Ты созваниваешься с Жанкой?

– Водители, выходя из машин, открывают любые двери ногой. А когда они за рулем, водителям дорогу! Пошел вон с пути, пеший неудачник! Иди в маршрутку. А условия в маршрутке и самого гордого приземляют только так. Даже если тебе посчастливилось и ты сидишь, чьи-то яйца всегда прижимают тебя к окну. Смирись и жмись. Не оглядывайся. Эти-мать-их-яйца-все-время-начеку.

– Серж, посмотри на меня.

– А недавно думал от работы отдохнуть. Ну, с Вадиком и отдохнули. Так ночью посреди города и остались: ни маршруток, ни автобусов, чтобы назад домой. Решили, короче, таксиста вызвать. Таксист вызывает таксиста – нормально, да? Подкатило такси, сели, немало проехали, а мужик вдруг разоткровенничался: сердце, говорит, к датчику специальному подключено, и, когда сердце останавливается, датчик импульс подает, чтобы его снова к жизни вернуть, потому нельзя резких движений делать – датчик перенимает импульс и может сбиться. А еще был в другой раз таксист без одной руки. На скоростной трассе это заметили, когда он ловко оставлял руль, переключал единственной рукой скорость и снова хватался за руль. Все не так, понимаешь? – Серж сорвался на хрип, потом перешел на шепот: – Ты не звонил столько лет, сынок. – И он, уложив тяжелую руку мне на затылок, притянул меня к себе. Его глаза пробурили во мне дыры, которые мгновенно задышали. Потом он вдруг резко откинулся на стул и продолжил в прежнем тоне: – Аптеки, магазины стройматериалов, бензоколонки и хинкальные – как цыгане: плодятся без конца. То есть ты постоянно пичкаешься таблетками, в промежутках кладешь новый паркет, потом заправляешь машину и едешь набивать живот. Кажется, мы теперь знаем, как мог бы сложиться ремейк «Дня сурка». Помнишь, на нашей видеокассете? Мы с Жанкой столько раз пересматривали… Но обратимся к патриоту: это вы, скажет он, не спускались на параплане с кавказских гор, не поднимались на Казбек, не шли в походы по местам виноградных плантаций, не посещали древнейших пещер. Да, потому что туда пешком не добраться, а зарплата простого жителя позволяет лишь передвижение в маршрутке, и чаще всего – смиренно прижатым к окну.

Я закрыл лицо руками и постарался сосредоточиться. За окном слышались чьи-то голоса: говорили по-русски и иногда по-грузински. Оглянувшись на окно, я различил за ним панельки, плавающие в мутном, сером тумане. На кухне становилось темнее. Серж придвинул вторую рюмку и наполнил ее. Я тут же поднес ее к губам и опрокинул. А потом он налил еще.

– Достопримечательности! – не унимался Серж. – То есть приметы, достойные внимания. Удостоенные, епт! Ну там всякие фуникулеры, крепости, серные бани и «новодел». Этот новодел «под старину». То есть они понастроили домиков и немного их затерли, чтобы дух старины присутствовал. А на самом деле там какой-то спертый дух аферизма. Но туристы это съедят. Они за этим и здесь. Эксперт-патриот, ваш выход, просим: это вы просто не понимаете, как важно показать иностранцу, чем жил и дышал наш край сто лет назад. Это не новодел. Это воссоздание былой красоты. Спасибо, господин патриот. Мы на этом отойдем. Так вот, «красота» – самое неудачное слово в любом языке мира. Оно обречено нести что-то тупое, поверхностное и плоское, более понятное массам. Бойкот красоте. На хуй ее.

Я хотел было оглядеть бальный зал в поисках Цукерберга, но мой взгляд уперся в кухонную стену с цветочными обоями из детства. Не было никакого зала.

– Смиренно едем в спальные районы. Не оглядываясь. Обоссанные лифты в панельках, дерьмо в подъездах, которое никто не убирает неделями. Но как, как можно напоказ выставлять столь неэстетичный натюрморт? Непатриотично-то как! Это какой-то, как сказать… позор?… Я тут говорил про унылых туристов, очутившихся по глупости за пределами туристического кольца. Так вот, нет более унылого лица, чем лицо местного, под палящим солнцем продающего помидоры или кукурузу за гроши. Вообще, все патриоты в Грузии – это певцы и танцоры. Остальные – это те, кто свою страну не любит, и те, кто свою страну любит, но очень устал. Последние обычно и сидят за гроши на рынках. Или перебиваются как-то иначе. Или не работают вовсе, потому что разучились. Они утомились. Потеряли хватку. Потерялись сами. Оставим их. А не любят свою страну чаще всего те, что сдувают пыль с капотов своих дорогих автомобилей и кладут самый дорогой паркет в своих квартирах. Это ведь свое, родное. Вот она, родина, – в салоне внедорожника и в квартире с люксовой мебелью. Это такая интерьерная любовь. А подъезд – он уже не твой. Нет, он как бы частично твой, но и чей-то еще. А это уже не собственность. И улица не твоя. И город засрать целлофановыми пакетами, выкинутыми из окон, – обычное дело. Главное, зайти в свой дом, миновав дерьмо в подъезде, а дома, в четырех стенах, – родина. – И Серж снова наполнил рюмки.

– Думаешь, – начал я, поздно вовлекаясь в его монолог, – Грузия может быть другой? Когда инвалиды выйдут из своих каморок на солнце, чтобы прокатиться по улицам, готовым их встретить, когда продавцы фруктов позволят себе улыбку, а геи будут, не боясь, обниматься? Когда «День сурка» разорвет свой цикл. И родина будет продолжаться за пределами личной квартиры и машины, – заключил я, а сам себе: «Жанка, Даня – что же с ними?»

– Нет, не думаю. Но здесь, где каждый за