Одиночество - Томодзи Абэ

Я ни минуты не верил в правдивость его слов, считал их чепухой, бредом наркомана, но он, словно ножом кольнул мне в сердце, и я заколебался. Через два-три дня я, правда, справился с собой и в общем вернулся к состоянию покоя. В последний перед экзаменами день, когда в буран мы бодро с тобой расстались, я вышел на работу. Был уже поздний час. Я ехал порожняком по пустынным улицам пригорода. Дул сильный ветер, с неба сыпалась какая-то холодная и жесткая крупа. В темноте я заметил продрогшую молодую пару, которая нерешительно делала мне знаки, чтобы я подъехал. По всему было видно, что эта супружеская пара не из богатых. У женщины лежал на руках младенец, завернутый в тонкое одеяло, мужчина, борясь с ветром, держал над ними раскрытый зонт. Они попросили меня отвезти их в город, в лечебницу по детским болезням, притом за очень низкую плату. Направление было для меня невыгодное, но я все-таки согласился. Младенец лежал в забытьи на руках женщины, по-видимому, он был очень болен. Как только эта семья села в машину, женщина вдруг расплакалась. Мужчина стал утешать ее, но у него самого голос дрожал.

– Столько мучений перенести за это время и вот еще новое, – говорила сквозь слезы женщина.

– Ничего, дорогая, подожди, родители и братья все поймут, – утешал мужчина.

Очевидно, любовь, свела этих людей, но брак сопровождался разными препятствиями. Иногда мужчина подгонял меня, чтобы я ехал скорее, но женщина сквозь слезы говорила:

– Нет, нет, пожалуйста, потише.

Иногда, наоборот, принималась торопить женщина. Тогда мужчина говорил:

– Будет трясти, не надо.

Никогда мне не было так трудно управлять машиной, как в тот раз. Ребенок продолжал находиться в состоянии забытья. Мать плачущим голосом говорила:

– Он ведь будет жить, правда, будет? Посмотри сюда, моя детка, видишь вот это, видишь?

В зеркале над рулем мне было видно, как она усиленно размахивала над головой младенца не то гвоздикой, не то еще каким-то красным цветком. Должно быть желала пробудить сознание ребенка, смотревшего прямо перед собой бессмысленными глазами. Этот завядший цветок не выходил у меня из головы ни тогда, когда я правил машиной, ни потом, когда я, высадив супругов перед больницей, возвращался домой. Нельзя было думать, чтобы ребенок ясно видел этот цветок, но если он остался жив, то это красное пятно, запечатлевшись где-то в самой глубине его сознания несомненно останется жить и дальше, став для него центральной точкой всего мира. Если же ребенок не выжил, то он унес с собой в мрачную пропасть смерти это красное пятно, которое будет там гореть так же, как горело оно в черной тьме бурана.

Через несколько дней, сдав экзамены, я раздобыл средства на дорогу и отправился в Корею. Я приехал в тот город, где я вырос, и долго бродил по его окрестностям, пытаясь отыскать свое пятно. Конечно, это был напрасный труд. Но когда-нибудь я все-таки добьюсь своего, пусть для этого пришлось бы перешарить всю траву в полях…

Когда Носэ Тацумару окончил свой рассказ, день уже померк, а море и трава на скале подернулись зеленоватым туманом. Я не знал, что сказать по поводу услышанного, и лишь молчаливо кивнул головой. Носэ вдруг приблизил ко мне свое лицо и пристально заглянул мне в глаза. Мне почудилась в этом просьба, чтобы я сказал, кого он напоминает. В зеленоватом вечернем воздухе я ответил ему таким же пристальным взглядом. Правильные черты его лица могли принадлежать любому племени: национальность уже не имела над ним силы. Продолжая хранить молчание, я положил руку на плечо Носе, и мы спустились со скалы к нашим грузовикам.

Вернувшись в Токио, мы не расстались: Носэ остался у меня в гостинице, и мы проговорили с ним всю ночь. Едва ли нужно говорить, что наша дружба после того окрепла еще больше. Вскоре Носэ и совсем переехал ко мне в гостиницу. Здесь мы провели вместе несколько месяцев, поддерживая друг друга и делясь последней копейкой. Можно было бы многое рассказать об этой нашей совместной жизни, но я ограничусь одним случаем.

Я уже говорил, что Носэ служил сначала в магазине автомобильных принадлежностей, но вынужден был оставить службу благодаря одному обстоятельству. Это обстоятельство мне удалось наконец выяснить. Дело в том, что у молодого хозяина магазина была сестра. Я воздержусь называть ее настоящее имя и назову ее условно Ханако. После того как Носэ переселился ко мне, Ханако часто стала появляться в гостинице. Вскоре я уже знал, что Ханако была один раз замужем, но скоро рассталась с мужем, у которого был невыносимый характер, и стала работать в магазине брата, усердно помогая ему. Ей было не более двадцати пяти, но выглядела она значительно старше своего возраста. Может быть, наложили свой отпечаток страдания, перенесенные ею в замужестве, а может быть, несколько старила самая наружность: Ханако не применяла косметики, завязывала волосы на голове простым узлом, носила неяркие платья, и даже европейский костюм на ней, лишенный всяких украшений, более напоминал форму конторской служащей. Несмотря на все это, в ее смуглом лице с правильным носом, в ее стройной фигуре, во всех ее движениях чувствовалось глубокое очарование женщины, хорошо знающей мир. Впрочем, я воздержусь говорить много об очаровании Ханако. Ведь я совершенно посторонний, никакого к ней отношения не имеющий человек.

Едва ли нужно упоминать, что Ханако была сильно увлечена Носэ. Она появлялась в нашей гостинице при всяком удобном случае, приносила с собой вкусные вещи, приводила в порядок одежду и комнату Носэ. За компанию пользовался ее услугами и я. Каково же было отношение к ней самого Носэ? Надо сказать, довольно холодное. Его переезд ко мне в гостиницу был вызван желанием еще больше сблизиться со мной, но вместе с тем имелась и еще одна причина: желание отойти от Ханако. Переезжая, он даже не сообщил ей нового адреса. Ханако все-таки разыскала его и стала снова появляться у Носэ. Имея в виду ее скромный и сдержанный характер, ее никак нельзя было поставить на одну доску с девушками легкомысленными, навязывающими свою любовь: чувство ее было глубокое и какое-то удивительно трогательное. Носэ, в свою очередь, не оставался совершенно равнодушным к ее любви, по крайней мере нельзя сказать, что он не питал к ней благодарности. Скажу больше, когда мне приходилось ловить их взгляды, я чувствовал иногда, что сам не могу сдержать душевного волнения. В глазах Ханако горел огонь, и