Одиночество - Томодзи Абэ

наше существование. В свободное от работы время он предавался своему любимому занятию: составлению коротеньких стихотворений «хайку». Дни на склоне его жизни текли, таким образом, сравнительно мирно и спокойно. Из своего скудного заработка он умудрялся как-то выкраивать даже средства на мое образование, когда поместил меня в гимназию.

Что касается меня, то жизнь в новом месте заставила на некоторое время совершенно позабыть о мучивших меня сомнениях. Благотворно действовал на мое душевное состояние и окружающий мир, совершенно для меня новый эти покрытые лесом горы, маленький опрятный городок, речка с удивительно чистой и прозрачной водой, зеленые поля, прекрасное море, раскинувшееся за ними, мягкие солнечные лучи, чуть-чуть влажный воздух. Отвлекала от моих раздумий также и гимназическая обстановка: учебные занятия, не дававшие сидеть сложа руки, спорт, доставлявший мне много удовольствия и наполнявший мою душу новыми бодрыми надеждами.

Успехами по общеобразовательным предметам я гордиться не мог, но зато в фехтовании быстро выдвинулся вперед, уже на третий год получив звание «фукусё». Это было тем удивительнее, что в моих жилах ведь не текла кровь знаменитого фехтовальщика, имя которого я носил и который считался моим покровителем. Так или иначе, я уже не доставлял беспокойства своим родным, как прежде. То душевное напряжение, в котором я держал отца, у него ослабло. Я не думаю, однако, что именно это послужило причиной его смерти, он ведь вскоре скончался, разбитый параличом.

Надо сказать, что в новой обстановке действительно на меня сошло какое-то внутреннее успокоение, но оно все-таки было временным; в душе я не оставлял мысли, что, когда вырасту большим, я добьюсь от отца раскрытия всей истины. И вот отец умер, унеся с собой в могилу мою тайну. Упорные расспросы матери не помогали делу, ответы ее не шли дальше того, что я происхожу из хорошей семьи, на все остальное она отвечала только слезами. Мне не оставалось ничего иного, как принять решение – переменить свой душевный строй, слиться с окружавшей природой и людьми и начать новую, светлую жизнь.

После смерти отца на меня, помимо всего прочего, ложилась обязанность своим трудом поддерживать существование нашей семьи. Я оставил гимназию, закончив только четыре класса, и поступил на текстильную фабрику в нашем же городе. Работа здесь совершенно не оставляла места для бесплодных душевных страданий. Это не значит, однако, что я искренне забыл обо всем. Еще в бытность мою в гимназии меня прозвали корейцем за то, что я поступил туда из корейской начальной школы. Кличка эта незаметно прокралась за мной и на фабрику. В фабричном районе в то время тоже нередко мелькали белые одежды корейцев. Даже дома не избавлялся я от преследования видений прошлого. Отец мой был большим любителем старины и за время службы в Корее и других местах собрал большую коллекцию старинных предметов: фарфоровой и фаянсовой посуды, среди которой попадались такие уникумы, как фарфор эпохи династии Ли; тушечниц разного размера, изящных шкатулочек из бамбука и дерева и т. п. Все это привлекало мои взоры своей простой и наивной красотой и неотвязно шептало мне на ухо: «Твоя кровь и твои чувства неразрывно связаны с этой красотой.

Я не мог избавиться от гнета прошлого и, в конце концов, распродал за гроши всю коллекцию местным антикварам, предлагавшим смехотворные цены. Отчасти заставила меня это сделать и нужда, но, с другой стороны, я просто опасался, что в один какой-нибудь момент я не выдержу и разобью вдребезги все эти вещи. Мать, по-видимому, понимала мои настроения, потому что ни словом не попрекнула меня.

Вскоре умерла и мать. Последними ее словами были:

– По правде сказать, я не знаю, кто твои родители. Но кто бы они ни были, верь, что в твоих жилах течет хорошая кровь, и сделайся хорошим человеком.

После ее смерти я уже не чувствовал особой нужды в родственниках, живущих в этом городе, которые тоже не проявляли ко мне больших чувств, и я, буквально в чем был, уехал в Токио.

Ты считаешь меня серьезным человеком, на которого можно положиться. Если бы я рассказал тебе о той беспорядочной и грязной жизни, какую я вел некоторое время в Токио, совершенно позабыв о завещании матери, ты наградил бы меня презрением. Мне стоило немалых усилий добраться до теперешнего уровня: я беспощадно бичевал самого себя, подбодряемый словами матери единственной оставшейся мне вехой, – отчаянно барахтался, чтобы так или иначе встать на ноги и сделаться морально здоровым человеком…

Я боюсь, что уже надоел, но позволь мне еще немного рассказать тебе о характере моих страданий. Мне придется вернуться несколько назад.

Когда я учился в четвертом классе гимназии, учителем японского языка был у нас большой любитель родной литературы. Он познакомил нас с поэзией Басё, особенно с его коротенькими стихотворениями «хайку», и задал мне написать что-нибудь из моих впечатлений об этом поэте. Я задумал написать целое сочинение и, вернувшись домой, с одушевлением принялся читать произведения Басё. По счастью, от отца осталось немало книг, посвященных поэзии «Хайку». И вот в одной из них я наткнулся на место, которое меня страшно поразило. Ты, может быть, догадываешься, что речь идет о книге Басё «Скелеты в полях – Записки путника». Это место так прочно засело у меня в голове, что я и сейчас могу привести тебе его на память, может быть, с небольшими только искажениями. Слушай:

…Я шел возле реки Фудзикава и увидел на берегу брошенного ребенка лет двух, который жалобно плакал. Кто это не вынес бурных волн реки жизни и бросил тебя, дитя мое, на произвол быстрых волн этой реки, чтобы здесь ждал ты конца своей мимолетной, как роса, жизни? Так цветы вереска ждут, сорвет ли их этой ночью осенний ветер, завянут ли они завтра утром. Я вытащил из рукава остатки пищи, бросил их малютке и пошел прочь. А в душе звучало:

Какова песня осеннего ветра

Над покинутым ребенком

Для того, кто внимал

Надрывным голосам обезьянок?

Да, каково! Возненавидел ли тебя отец, мое дитя, отвернулось ли от тебя сердце матери? Нет, не отец тебя возненавидел и не сердце матери от тебя отвернулось. Это всего лишь небо плачет над тем, что родился ты неудачником…

Конечно, я не рискнул коснуться в своем сочинении этой книги «Скелеты в полях». Я написал только ничего не значащие впечатления по поводу двух-трех стихотворений «хайку» и отнес написанное учителю. Но отрывок, который я тебе привел, так потряс мою душу, что я долго не