В перспективе - Элизабет Джейн Говард

ущерба быть не может. Какое облегчение, что все кончилось, и неизвестно было заранее, каково это – жить в будущем в таком оберегающем сказочном союзе… Я люблю свой дом. Скоро переезд завершится, мы заживем здесь. Но я все еще, до сих пор отчетливо помню, как себе это воображала…

Она прижала ладони к глазам, чтобы выжать эти текучие воспоминания из своей памяти, но они, искаженные и увеличенные, по-прежнему плавали за ее пальцами. Вновь послышался его голос – говорящий теперь что-то о распаковке, о напитках, – и она отвела руки от лица проверить, не вернулись ли к нему привычные пропорции, но ладони оказались совершенно мокрыми, и она его не разглядела. Она принялась выкручивать пальцы, будто ломала их (так вот почему в книгах пишут «она заломила руки»), возбужденно улыбаясь в его сторону (принцессы в волшебных сказках «горько рыдают, заламывая руки»), и вдруг он оказался рядом, его огромные глаза – слишком близко – и ужасно обеспокоенные… Он прикасался к ней, вновь и вновь звал ее по имени, нависал над ней, пока она не съежилась в его объятиях – защищенная, загнанная в угол его утешением (тебе не утешить меня: ты последний, кто на это способен!). Так она и пыталась сказать, отворачиваясь от него, но рыдания были такими горькими, что вряд ли он расслышал. Он-то наверняка утешил бы ее – кто он, Джеффри? – нет, его она раскусила: после этого люди переставали быть добрыми и утешать… никогда не признавайся в любви, никогда, ни в коем случае не приближайся ни к кому – чем дальше уходишь с ними, тем дольше возвращаться обратно к себе… не думай об этом, не вспоминай, не оплакивай… «Без тебя обойдусь!» – и рывком бросилась в объятия Конрада.

С этим возгласом рыдания прекратились, а когда хлынули слезы, она поняла, что рыдала только она одна.

Он терпеливо обнимал ее, пока она не поддалась ритму его утешений, пока он окончательно не перестал быть ее страхом, ее врагом и стал ее спасением – от чего? Она подняла голову, чтобы спросить, но поразилась вернувшейся к ней легкости: казалось, нет необходимости спрашивать, незачем знать. Она вытянула платок у него из кармана, и они вместе вытерли ей глаза.

– Вот так, – сказал он. – Распакуем твою одежду прямо сейчас – или хочешь еще выпить, или пойдем вниз ужинать?

Она покачала головой: думать о том, что надо делать, было невыносимо.

– Тебе выбирать, – произнес он. – Это наша первая ночь здесь.

– Давай не будем оставаться здесь сегодня! – Едва она успела заметить на его лице выражение удивленной озабоченности, как ее глаза снова затуманились от жгучих слез. – Я не хочу! Хочу вернуться, вернуться туда, где мы были раньше, а не как здесь…

– Вернуться куда? Насколько далеко ты хочешь вернуться?

Она молча замотала головой: картинки мест замелькали перед ее мысленным взором, будто перелистывались страницы в книге – неприкаянные, беспокойные, непонятные, – и ни одно время и место не казалось теперь желанным, потому что ее опыт их восприятия запятнало знание их будущего. Оно затаилось навсегда, чтобы сбивать с толку и ограничивать ее: детей не будет. Изображения детей – великолепные, незнакомые иллюстрации – сразу же зарябили в веере страниц; дальше назад, дальше, еще дальше, к началу книги, пока она сама не стала ребенком. Ошеломленная и приниженная так, что о выборе и речи быть не могло, она заявила:

– Я не хочу выбирать.

– Я слишком переутомил тебя! Тебе и незачем выбирать. – Он подхватил ее на руки и положил на постель. – У тебя недостаток веса.

– Терпеть не могу молоко.

– Значит, не будешь пить его. Но знаешь, можно сделать так, чтобы вкус был совсем немолочный.

– Но все равно будет чувствоваться, что это молоко.

– Ну, в таком случае – никакого молока. Что-нибудь другое. А сейчас я налью тебе горячую ванну. Обновишь ванную комнату.

– Где мы будем ужинать?

– Прямо здесь. Съешь свой ужин в постели. Я разведу огонь.

– Ой, нет!

– Дорогая, почему? Холодает.

– Слишком красиво, чтобы сжигать.

– Завтра снова можно сделать красиво. Точно так же. – Он подобрал коробку спичек с пола рядом с ее кофром.

Закинув руки за голову, она смотрела, как он в трех местах коснулся чистой бумаги спичкой.

– Конрад!

– Антония?

– Я не хочу, чтобы ты занимался со мной любовью.

Он положил спички на каминную полку и вернулся к ней.

– Это я знаю. Видишь ли, я не просто тот, кто делает это с тобой.

– А это знаю я.

Он отвел волосы с ее лба, ласково приложил к нему пальцы.

– Итак, ванна.

Пока он был в ванной, она сказала:

– Вообще-то ты тот, кто делает со мной все.

– Извини, не расслышал. – Он стоял в дверях – обеспокоенный, предупредительный. – Ты хочешь чего-нибудь?

– Ничего. Только вернуться к тебе. Хочу вернуться с тобой, а не сама по себе.

– Ты и не будешь сама по себе. Я позабочусь, чтобы тебе никогда не было одиноко. Понимаешь, я ведь люблю тебя.

– Понимаю. – Она знала: теперь, когда он снова ее оберегает, она защищена от него.

Часть 5

1926 год

1

Их дела обстояли прекрасно. Дом, расположившийся ближе к середине склона небольшой долины, словно вещица на плоской ладони элегантной руки, окаймляли с тыла лапы сосен и лиственниц, газон перед ним и луг с разнотравьем спускались к «запястью» долины, где содружество темных ручейков встречалось, и расходилось, и терялось в «манжете» из ивы и ольхи. Вверх с противоположной стороны взбирались поля, небрежно украшенные кое-где одиночными и безупречными дубами, буками и каштанами, чуть ниже линии горизонта была проложена железнодорожная ветка – прямая, как по линейке, и черный паровозик, пыхтя, проезжал по этому фону дважды в день: сначала справа налево, а вечером – слева направо.

Дом, надежный и довольный своим положением, являл миру простое добродушное лицо – кирпичное, приятного цвета, широко расставленными чертами – белые окна и удобную дверь и, в качестве изюминки, – веранду, увитую клематисом, жимолостью и глицинией. Но за этим фасадом он пускался во все тяжкие, меняя убеждения и характер; даже во сне не могли привидеться архитектору – отошедшему от дел за сотню лет до того, как проект, строго затянутый в корсет, превратился в уютно раскинувшееся и расходуемое впустую пространство – комнаты, непосредственно не связанные одна с другой и пристроенные к остальным, казалось, без какой-либо конкретной цели. За домом находился ряд надворных построек: конюшни, сараи, оранжереи и гараж, а за ними высился густой лес.

Этот дом в самом