В перспективе - Элизабет Джейн Говард

последней. На тебе было синее платье, на тонкой руке – широкий серебряный браслет. Твоя мать представила тебя, ты старательно кивала, слыша очередное имя. Затем все мы расселись, и ты села быстрым легким движением, взявшись обеими руками за подлокотники кресла. Браслет съехал тебе на пальцы, ты встряхнула рукой, отправляя его на прежнее место.

Тогда вспомнила и она. Она боялась опоздать: сначала ходила за питьевой водой к роднику у дороги, потом задержалась, выпроваживая своего пони в загон. Затем она торопливо переоделась, поняв по тишине наверху, что все уже сошли в гостиную. Лето едва началось, солнце только что село, воздух полнился затихающим вечерним шорохом птиц. Летучие мыши удивительно тихо пролетали над головой, а когда она открыла окно, то впустила в комнату беспорядочную стайку мотыльков. Маргаритки никли на газоне, все еще обращенные к последним лучам света, будто едва держались на плаву поверх темного дерна и, обессиленные, тонули одна за другой, а похожие на грибы тени вырастали из-под земли. Тогда она в последний раз в жизни была одна.

Внизу она помедлила перед дверью гостиной, разглядывая застежку своего браслета и пытаясь вспомнить, скольких гостей, явившихся на эти выходные, она уже встречала раньше и должна узнать. Какие же они все одинаковые, думала она, а не знать, кто из них кто, – дурные манеры.

Ее мать была одета в кремовые кружева и держала длинный мундштук слоновой кости. Четверо мужчин поднялись, когда Антония вошла в комнату; ее отец стоически смешивал напитки.

– Эта великанша – моя дочь Тони. Инид и Бобби ты знаешь, Марго Трефузис, Джеффри Карран, Алистера ты встречала у Фрэмптонов, и Джордж Уоррендер. Ну вот! А теперь сядем. Выпьешь чего-нибудь, дорогая?

И ей запомнилась в этой путанице взглядов секунда ослепительной вспышки, когда она взглянула на Джеффри Каррана (он смотрит, как будто видит!), прежде чем села, вдруг забыв о том, что считала таким странным.

За ужином она узнала, что он ирландец, что к лошадям, стихам и к незнакомым людям относится спокойно, принимая их как должное, что говорит он самозабвенно, а слушает внимательно. Друг с другом они не говорили, но всякий раз, рассказывая что-нибудь, он включал ее в круг своих слушателей, оказывая отдельное обаятельное внимание – его глаза вопрошали, восхищались, смеялись, не отпускали ее, пока не возбуждали в ней стойкий интерес…

Вернувшись к себе в комнату она, вместо того чтобы немедленно возобновить частную жизнь, поймала себя на том, что думает о минувшем вечере и гостях – обо всех, и тех, с кем она уже была знакома, и тех, с кем познакомилась сегодня. Ее разум отошел на покой с мыслями о Джеффри Карране, что не помешало ей уснуть; ее не тревожили ни волнующие мысли, ни нестерпимое любопытство: мучительная неопределенность любви украдкой и в неведении еще не началась, и она ничего о ней не знала. Джеффри она сочла интересным, разговоры с ним не исчерпывались сплетнями или играми, в которых он участвовал: особенно ей понравились его голос и запас описательных слов, который, по сравнению с немногочисленными обязательными, затасканными эпитетами, бывшими в ходу у остальных, украшал его самые сдержанные и банальные замечания. Он, конечно, стар – ему наверняка уже хорошо за тридцать, и, возможно, его манера говорить – результат долгой интересной жизни. Или того, что он ирландец, подумала она. И крепко уснула, едва придя к выводу, что среди ее знакомых раньше не было ирландцев, – возможно, этим все и объясняется.

2

Суббота выдалась на редкость погожей. За завтраком, поданным в маленькой, залитой солнцем утренней столовой, все только об этом и говорили: первый по-настоящему прекрасный летний день. Дневным планам сыграть в теннис ничто не угрожало, как и вечеринке с коктейлями на открытом воздухе у Фрэмптонов. Мать Антонии деятельно и спешно строила планы, нацеленные на успех этих предприятий. Предстояла одна поездка в Баттл за рыбой и разными прочими припасами, другая – в Гастингс, за двумя ракетками, которые отдавали перетянуть, запасом напитков и новой горничной, прибывающей из Лондона как раз этим утром. И кому-нибудь надо было еще укатать и разметить корт.

– О, позвольте разметить мне! – воскликнула Инид. Ее голос прозвучал так пронзительно, что стал сипловатым от напряжения. – А Бобби пусть укатывает – ему полезно для фигуры. Как же я всегда жаждала разметить корт – всем своим маленьким существом! Полное блаженство: Минти, милая, я буду ужасно аккуратна.

– Бобби, ты поможешь с укаткой, ми-илый? – Обращаясь к мужу Инид, мать Антонии поменяла манеры, словно переключила дуговую лампу.

Бобби состроил добродушную, но жуткую гримасу.

– Я-то знаю, что справлюсь. Вечно я занимаюсь одним и тем же – наверное, из-за своих широких плеч и так далее. Едва увидев меня, люди сразу понимают: теперь есть кому укатывать газон.

– Таков твой облик, милый. Так страстные наездники в конце концов начинают походить на своих животных.

Карран повернулся к Антонии:

– А вы как считаете, похожи мы на лошадей?

Она серьезно оглядела его.

– Вы – нет.

– А что насчет вас? – поддразнил он. – Вы ведь держите лошадь, так?

– Пони. Крупного пони, пожалуй, почти как лошадь. Ростом чуть выше пятнадцати ладоней.

– О нет! Тони, ми-илая, сейчас – никаких разговоров о лошадях. Нам пора браться за дело. Джордж! На это утро ты – мой личный шофер. И ты едешь в Гастингс встречать новую горничную. Как раз по твоей части, дорогой. Сможешь всю дорогу до дома держать ее за руку.

– Каверзная задача, если я за рулем.

(Джордж Уоррендер, рослый и коренастый, на всякий случай смеялся по любому поводу.)

– Мне нужна твоя чудесная-расчудесная компания, а не твое чудесное искусство водить машину. Алистер, не будешь ли ты так ужасно восхитительно любезен свозить Марго и Джеффри в Баттл и не сделаешь ли милость, не позаботишься ли о рыбе и прочем? Замечательно. Тогда Уилфрид сможет провести райски мирное утро. – Она поднялась с места и взъерошила остатки волос на голове мужа. – Все, как ты любишь, милый Уилфрид. Ты ведь не хочешь трястись в машине в жару, верно?

Он послушно отозвался:

– Не хочу.

– Ну вот! Все довольны? А сейчас мне надо сходить и сделать крошечное дельце по хозяйству, и мы приступаем. Двадцать минут, Джордж?

– Как скажете.

Араминта упорхнула, Уилфрид пригладил волосы.

Марго воскликнула:

– Ну разве Минти не чудо! Сколько же всего она умудряется разложить по полочкам!

(Марго принадлежала к числу молодых женщин, обязанных своей репутацией в обществе прилюдными похвалами в адрес всех окружающих.)

Карран обратился к Антонии:

– А чем займетесь вы этим дивным утром?

Она растерялась, заметил он, будто не привыкла к любым вопросам или