Земля под снегом - Эндрю Миллер

капкан, в ловушку, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить. Он позвал Чарли по имени – ответа не было. Он зашевелился, начал бороться. Больно, но деваться некуда. Нашел дверь; она не открывалась, заклинило. Нащупал кругляш стеклоподъемника. Окно открылось снизу вверх. Он выполз на снег. Одна фара еще горела. Очень медленно встал. Портфель болтался на запястье. Он не мог вспомнить, куда отец положил ему ключ. Свободной рукой обыскал себя и нашел его в нагрудном кармане. Ковыляя, выбрался на освещенное место и попытался отстегнуть наручники. Ключ не подходил. Он был либо от других наручников, либо вообще от чего-то другого. Отец ошибся – или это шутка его такая.

Встав на четвереньки, запустил руку в машину. Когда коснулся ступни Чарли, она дернулась. Начал подтягивать его к окну. Чарли вопил, но Билл тянул его и тянул. Он не знал, что еще делать; думал, машина может взорваться. Вытащил ступни, потом ноги. Будто коровьи роды, подумал он, веревка нужна, чтобы принимать. Когда выволок целиком, потащил по снегу под луч горящей фары. Она постепенно меркла. Сквозь ее свет Билл разглядел деловитое начало очередного снегопада. Он сел на снег рядом с поваленным дорожным знаком, вероятно, предупреждавшим, что дорога закрыта.

– У нас авария, – прохрипел Чарли. Холод, похоже, оживил его, но сесть он не пытался.

– Послушай, – сказал Билл, – нам нельзя тут оставаться.

Он встал на ноги. В колене пульсировала боль, в щеке тоже. Он увидел, что нет одного ботинка. Вернулся к машине, опустился на колени у открытого окна и шарил, пока не отыскал. Надев ботинок (пальцы слишком окоченели, чтобы шнуровать), обнаружил, что Чарли стоит, слегка покачивается и разговаривает сам с собой.

– Мы какую-нибудь ферму найдем, – сказал Билл. – Деревню.

Чарли держал что-то на ладони, похожее на зубы. Двинулись обратно вверх по дороге, по которой ехали под гору. Чарли наваливался на Билла. Хныкал. Каждые десять шагов останавливались передохнуть. Казалось, они не продвигаются вовсе. Из-за чего-то – может быть, просто из-за характера своих травм – они забирали влево. Прошли сквозь полосу деревьев. Когда оставили их позади, начались сугробы, и стало ясно, что они уже не на дороге. Самое разумное – повернуть назад – почему-то было немыслимо. Все, чему следовало произойти, должно было произойти впереди, в сером безлюдье, в которое они углублялись. Биллу подумалось, что он, может быть, тут и умрет, прикованный к портфелю, полному денег, подле собственного брата. Какой-нибудь уилтширский фермер заметит необычную суету воронья, перепилит цепочку, закопает трупы на поле, а «ягуар-и» спрячет у себя в сарае.

Местами снег доходил до середины бедра. Они выдвигались в открытое море. Усилия – невероятные. Чарли сникал, начинал валиться, может быть, терял сознание. Билл орал на него, расталкивал. Чтó он ему орет – сам не знал. Несмотря на холод, его прошибал пот. Он прочесывал свой ум в поисках того, что помогло бы держаться. Деньги давали ему десять шагов, Рита еще десять, ребенок еще пять. Мелькнула мысль оставить тут брата. Обвинить его никто не сможет. И не узнает? Потом он нашел в себе гнев и подбросил его в топку; судя по всему, у него был запас, нечто данное по праву рождения, часть достояния взрослого мужчины – этот террикон притупленных желаний. Билл усердствовал за обоих, портфель казался трупом животного, прицепленным во исполнение какого-то проклятия, древнего наказания; а другой рукой он стиснул талию брата. Вдруг поле встало перед ними снежной наклонной стеной в три их роста. Она светилась. Билл, отдуваясь, разглядывал ее. Показалось, он знает, что это такое. Тряхнул брата, и они с натугой начали подниматься, будто против тяжкого прибоя. Наверху увидели рельсы – двухколейный путь, – а на отдалении мигал сквозь толщу падающего снега зеленый огонь семафора.

Часть третья

Жить своей жизнью

1

Это было то самое викторианское кладбище, где лежал его отец. Он поднимался по склону в поисках могилы, идя дорожками среди теснящихся, почти наваливающихся друг на друга надгробий. Снег сбил его с панталыку. Без него, думалось, он бы нашел. Эти могилы – бледный камень, вокруг ухожено – были военные. Так что же, тут налево? Налево и еще вверх, за деревья? Где-то позади него хоронили горемычное тело Стивена Стори. Он, прежде чем сюда, постоял в кладбищенской церкви, не заходя глубоко. Там очень мало кто был. Мать Стивена, с ней женщина примерно того же возраста, она стояла рядом и иногда принималась ее утешать. Иэн, медбрат из психиатрической. И Ортон, полицейский, он был в гражданском; когда Эрик вошел, он обернулся на звук и кивнул ему коротко. Капеллан говорил нараспев, монотонно, как их всех, должно быть, учат. Прискорбная утрата, полевые цветы, тайна нашей жизни. Никаких попыток спеть гимн. Давно ли сюда начали допускать самоубийц? Или тут всегда был угол неосвещенной земли для викторианских поэтесс, ложившихся в постель со склянкой стрихнина?

Когда вошли носильщики взять гроб, он выскользнул перед ними наружу и пошел к кладбищенским воротам, а за воротами двинулся вверх, ища отца.

Куда кладут Стивена, где тут новые участки, он не знал. Должно быть, вырыли экскаватором, земля мерзлая. Могилы, мимо которых он сейчас шел, с горестными ангелами, с каменными венками и урнами, с каменным плющом, вокруг которого вился настоящий плющ, были из старейших. Он приостановился прочесть дату: 30 марта 1863 года. Почти ровно столетие! Какие в том году были новости? Мы воевали? Когда была Крымская? Раньше? Позже? Внезапно вспомнился учитель в младшей школе, читающий вслух стихотворение Теннисона про атаку легкой бригады и отбивающий ритм той самой линейкой, какой он бил мальчиков по рукам и под коленки.

Дошел до скамьи. Она тоже была в память о ком-то. Смахнул снег рукой в перчатке и сел. Вчера вечером, около девяти, скончался Хью Гейтскелл, лидер лейбористов. Причина смерти была не вполне ясна. Вроде бы плеврит, хотя упоминали также про почки. Пятьдесят шесть лет. Порядочный, принципиальный человек, ему сулили должность премьер-министра. Не во всем был прав (ошибался насчет Европы), но порядочный – отважный и порядочный. «Геральд» вышла с большим заголовком на первой странице: «Мир скорбит». Жена в конце была с ним. Держала, как пишут, его руку.

Он зажег сигарету, но, не успев затянуться, почувствовал, что плачет. Вероятно, по Гейтскеллу, вместе со всем скорбящим миром; но он знал, что есть и другие тени, претендующие на положенную дань расстройства, и понял, что наконец нашел подходящее место.