Земля под снегом - Эндрю Миллер

перед большим серым каменным домом. Это здание с островерхими фронтонами и арочными окнами, должно быть, в прошлом стояло наособицу посреди ухоженного участка, но сейчас довольствовалось одинокой вишней, унылой, как нашлепанная девочка, в углу бетонной парковочной площадки.

Он остановил машину там, где было поменьше света, и сидел некоторое время, стараясь овладеть собой, прекратить это невыносимое погружение в плоть, в безмыслие. Потом вышел и направился к подъезду. Дом был поделен на квартиры. Он позвонил в квартиру верхнего этажа. Когда дверь открылась, его лицо, онемевшее от холода, не было способно ни на улыбку, ни на какое-либо выражение вообще. Его приветствие прозвучало так, будто его хватил инсульт.

– Входи, – сказал Габби.

Он посторонился, а затем повел Эрика вверх по лестнице, легонько касаясь его спины дружеской рукой. В квартире они прошли в кухню-столовую. Дом, судя по всему, был старый, но начинка – вполне современная. Габби выдвинул стул в торце обеденного стола и усадил на него Эрика. Принес свою врачебную сумку. Порез – на возвышении большого пальца руки – был рваный и на удивление глубокий. Габби обработал его и перевязал. Смотреть, как он действует, примечать мелкие отличия было интересно. Из углового шкафа он вынул два стаканчика. В каждый налил на дюйм бесцветной жидкости из бутылки без этикетки.

– Давно обещал тебя угостить.

– Сливовица?

– Да.

Выпили. Эрик все еще был в пальто. Он снял с него осколок ветрового стекла и положил на стол. Рассказал Габби, что произошло и почему. Габби слушал, не перебивая. Кончив, Эрик пошел по второму кругу – более пространно, более раскрепощенно. Упомянул о своем отце. Упомянул о паре практических вопросов (он по-прежнему был на вызовах). Имени Айрин не произносил, хотя казалось, что говорит именно о ней. Спросил, можно ли переночевать.

– Само собой, – ответил Габби. Сказал, что спустится и накроет чем-нибудь машину Эрика. В подвале ему отведено место, и там у него есть кусок брезента, достаточно большой, он думает. Потом пойдет в амбулаторию – за домом начинается тропка, ходу всего несколько минут – и заменит сообщение на автоответчике.

– Ты это умеешь? – спросил Эрик.

– Честно говоря, – сказал Габби, – я-то миссис Болт этому и научил.

Он долил Эрику и вышел из квартиры. Эрик продолжал вытаскивать из пальто осколки, острые стеклышки. Он, подумалось, неделями будет ими сорить. Где ни сядет, что-нибудь после себя оставит – достаточно, чтобы человек уколол палец.

Каждые семь-восемь секунд его посещала фантазия о том, как он убьет Фрэнка Райли и его сынка, укокошит их монтировкой, оставит трупы валяться на их дорожке. Потом, вероятно, пойти в дом и расправиться с Элисон. Она предала его – и ради чего? Ради теплого жилья? Ему живо представилась кровь, проступающая через ее прическу. Вообразил и вновь содрогнулся. А потом увидел себя лежащим на столе у Севена с невынутой стрелой в груди. Как любопытство его взыграет – боже ты мой! Он нарисовал себе трогательную сцену на кладбище: Айрин с ребенком, держась за руки, стоят перед поросшим травой холмиком. Но все фантазии были кратки; едва им предавшись, он тут же их исправлял. Реальность сейчас была более выносима, чем ее альтернативы.

Он осушил стаканчик. Напиток был злой, минеральный на вкус, чуточку медицинский – казалось, его гонят не столько из плодов, сколько из косточек. Он начал обращать внимание на обстановку. Он не первый раз был в этой квартире – он помогал Габби вселяться, – но впервые теперь увидел ее, когда все расставлено и разложено по местам. Никакого холостяцкого беспорядка, никакого въевшегося запаха жарки. Кремовые стены, голубые занавески, лампа с желтым абажуром. На деревянном полу два турецких ковра хорошего качества. Полка с книгами на двух языках, а рядом с ней картина: дом с карнизами и ставнями, не английский. И, наконец, обеденный стол – большой, возможно, антикварный, накрытый, словно алтарной тканью, толстой крахмальной скатертью. Четыре стула по одной стороне, четыре по другой, стул в дальнем торце и стул, на котором сидел он. Десять. Для Габби? Для Габби, который живет так тихо? Для кого они, все эти стулья?

Он спустился из своей комнаты попрощаться. У него была его сумка, у него был портфель. Мать сидела в своем закутке. Он подошел к ней поцеловать – она уклонилась.

– Если ты вдруг надумаешь подышать сельским воздухом… – сказал он.

Она кивнула.

– Твоему отцу в Бромптон на следующей неделе ехать.

– В Бромптон?

Он подумал о Бромптонской оратории[73], о Бромптонском кладбище.

– К врачу.

– Хорошо бы ты дала мне знать потом, как прошло.

– Он боится, – сказала она, – но не хочет показывать.

И тут, будто в пьесе, он вошел, легок на помине. В руке держал наручники. Взял Билла за левую ладонь, защелкнул одно кольцо вокруг его запястья, а другое нацепил на потертую кожаную ручку портфеля. Продемонстрировал маленький ключик.

– Я бы советовал проглотить, – сказал он и опустил ключ Биллу в нагрудный карман пиджака.

– Спасибо, – сказал Билл.

Было шесть часов вечера. Он предполагал отправиться минимум два часа назад. Причиной отсрочки, казалось, была вся его прошлая жизнь, его связь с этими людьми, с этим домом. Впрочем, неважно. Он получил портфель. Он получил то, за чем приехал. По правде говоря, он намного, намного больше получил. Если будет время, он позвонит Рите с Паддингтонского вокзала. Обронит парочку намеков, подразнит ее. Интересно, когда там закрывается цветочный киоск? Явиться на ферму с таким букетом роз, какого она в жизни не видела.

– А Чарли где? – спросил он. Чарли должен был подбросить его до вокзала.

– Причесывается, – сказал отец не без издевки.

– Он скоро облысеет, – заметил Билл.

– Ничего подобного, – сказала его мать. – Какую чушь вы оба несете.

Колин вкатил столик на колесиках. Второй круг ранней вечерней выпивки. Подняли стаканы к губам, как чужие друг другу люди в баре.

Вошел фланирующей походкой Чарли. Ему слышались, возможно, аплодисменты или смех. Взял у Колина стакан и выпил, что в нем было, как воду.

– Готов? – спросил он.

Пришло время. Билл повернулся к отцу.

– Пока, папа.

– Пока, Билл.

Из-за портфеля он не мог, однако, обнять отца. Улыбнулся матери, но постарался не думать о ней. Казалось невероятным, что когда-то он в ней жил, плавал в ней, во мраке ее тела.

– Берегите себя, – сказал он.

– Не ждите меня, ложитесь спать, – сказал Чарли.

Братья вышли на слабо освещенную площадь.

– Может быть, мне надо было дать что-то Колину? – спросил Билл.

– Рукой, что ли, его удовлетворить?

– Я про деньги.

– А у тебя они есть?