Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

Аки, кроме этого, обладал еще умением и хваткой настоящего борца. Он держал Мартти, словно в тисках. Тот напрягался каждым мускулом, но вот ноги его оторвались от пола и смешно промелькнули в воздухе, когда Аки поднял его на плечо, а потом с силой опустил на скамью, так что та даже затрещала.

— Кончайте, ребята, — сказал Ялонен. — Скамейки-то хоть не ломайте.

— Вот как мы с этими торппарями расправляемся, — засмеялся Аки и под общий смех спросил у Карпакко: — Не так ли, Аукусти?

Все это было простой шуткой. Силачи — обычно люди веселого нрава. Таким добряком был и Аки Фингерус, один из самых славных красногвардейцев Турку.

Теперь и Ялонен вмешался в разговор. Как правило, его слушали не перебивая:

— Напрасно вы тут спорите и копья ломаете. Ведь борьба идет за свободу для всех. Человек рождается свободным и в рабочей лачуге, и в хибаре торппаря. И никому не дано права сделать человека рабом. А у нас как получается? Дети трудового люда уже с самых ранних лет вынуждены работать. Ему бы в школу ходить, а его приводят на завод и ставят к станку. Так было со мной и с Тойво. Когда ты к нам на верфь пришел? Да, правильно, два года назад, а теперь тебе пятнадцать. И не мать в этом виновата, нет. Когда умер отец, то она осталась одна с тремя детьми и слепым стариком свекром. Потом нелепо погиб Тенхо, старший сын. Ни пенсии, ни помощи ниоткуда. Одна дорога — работать. Это и есть капиталистическая кабала. Против нее мы и поднялись теперь с оружием в руках. В Тампере ведь тоже завод к заводу теснится, и именно там работает особенно много детей и женщин. Эти фабрики — настоящие мельницы, выжимающие пот...

А на окраинах страны что делается? Там и по сей день хозяин может отхлестать вожжами батрака или служанку. Их ведь даже за людей не считают. Как и детей, рожденных в безотцовщине. А разве они виноваты в том, что появились на свет вне брака? По церковной морали — да, а по нашей — нет.

Кто-то возле печки попытался вставить какую-то фразу, но Анстэн сердито посмотрел в ту сторону:

— А ну-ка там, потише...

Юкка продолжал говорить чуть хриплым голосом:

— А каково в деревнях? Сколько приходится вкалывать детям торппарей? Только за то, что живут на хозяйской земле. Жить-то живут, но земли так мало, что она не может их всех прокормить. Вот и приходится наниматься к хозяину на работу.

Юкка оглядел красногвардейцев. Все слушали сосредоточенно.

— А когда хозяин продает землю и лес лесопромышленникам, заодно продаются и торппы. Но промышленнику они не нужны, и он сгоняет торппарей с обжитых мест. Торппы пустеют, разоряются, люди вынуждены идти по миру, искать себе работы в городе. Нас, рабочих, обзывают лентяями. А почему? Я вот думаю, потому что фабриканты богатеют не так быстро, как им хотелось бы. В Швеции, говорят, можно разбогатеть скорее. Вот их и бесит, что где-то кто-то огреб больше. Поэтому-то они и обзывают нас, рабочих, лодырями и бездельниками.

Ману видел, как Илона несколько раз прошлась взад и вперед. Вот она опять поднялась к себе в комнатку и вскоре вернулась, одевшись потеплее. Ману тоже оделся и вышел на крыльцо. Вместе они направились погулять. У них были свои, очень личные разговоры, и им надо было так много сказать друг другу.

Проходя в воротах мимо часового, Ману и Илона немного смутились.

НА ПОБЫВКУ ДОМОЙ

I

Юкка лежал на стульях возле печки рядом с Карпакко. В комнате было тихо. Слышалось только ровное дыхание спящих да монотонное тиканье старинных стенных часов. «Надо бы письмо домой написать», — подумалось Ялонену.

Ночью все проснулись от жуткого крика и испуганно повскакивали. Крик раздался из того угла, где спали старик Анстэн и Кавандер. В темноте слышалось прерывистое дыхание и взволнованный, задыхающийся голос:

— Стреляйте же, сволочи!.. Чего тянете?!

Так мог кричать только человек, доведенный до крайнего отчаяния. Потом послышались тяжелые вздохи, какая-то возня, словно кто-то боролся в темноте, и приглушенный плач.

— Зажгите лампу, — сказал Юкка.

Ману нащупал лампу и зажег ее. И когда слабый огонек осветил комнату, все увидели Кавандера сидящим на постели. Он тревожно оглядывался и вздрагивал, волосы его были взъерошены, а глаза, расширенные от ужаса, казались почти круглыми, Анстэн держал его за руку, уговаривая:

— Успокойся, дружище... Успокойся...

Вид у Кавандера был страшный. Он дрожал каждым мускулом, а глаза лихорадочно бегали. Взгляд был тупым, бессмысленным. Казалось, им владеет одно желание — спрятаться куда-нибудь.

— Кончайте скорее... не мучайте! Чего тянете? — произнес Кавандер, с трудом выдавливая из себя слова, уже потише.

Внезапно он вырвался из рук Анстэна, схватил одеяло и натянул его до самых глаз.

Карпакко и Фингерус поднялись со своих мест и босиком по холодному полу прошлепали к Кавандеру. Тот следил за ними с неописуемым ужасом. Потом вскочил на ноги и рванулся к двери, но его силой удержали:

— Что с тобой?.. Успокойся... Успокойся...

— Эмели, это же мы, свои... Или не узнаешь?

Знакомые голоса подействовали на Кавандера успокаивающе. Его уложили в постель, и он неподвижно лежал на спине, уставившись в потолок. Дышал он по-прежнему тяжело, но уже не дрожал... Приступ кошмара стал понемногу проходить.

Время от времени красногвардейцы с тревогой поглядывали на Кавандера: «Чего ему там мерещится?» В конце концов было решено, что Кавандера следует отправить с кем-нибудь в Турку.

— Может, ты поедешь? — обратился Юкка к Карпакко. Тот охотно согласился.

Кайя сидела одна возле остывающей плиты. Ребята уже спали, а она штопала Юкке шерстяные носки. В кругу желтого абажура, подвешенного под самый потолок, жужжа, металась муха. «Откуда она взялась в зимнее время?» — подумала Кайя. Тень от мухи скользила по потолку темным пятном. Широким большим кругом отбрасывалась и тень от абажура.

Кавандеры жили в этом же доме, внизу, под ними. Беднягу привезли вчера с фронта домой. У него с головой не все в порядке. Как это ужасно! Значит, там нелегко, хотя Юкка и пишет, что все хорошо... Карпакко заходил вчера передать от него привет и тоже сказал, что Юкка жив-здоров. При этих словах Кайя усмехнулась. Уж она-то знает, что у Юкки, конечно, частенько покалывает в груди, как и дома.

Кайе было жаль